Алексей Калинин - Амулет колдуна

— А то, что я в него метнул горящую головню, он не примет за покушение на свою особу? — мой друг спросил у жующей девушки. Та в ответ отрицательно помотала головой.

— Кстати, мы так и не познакомились, меня Павлом зовут, а моего кота Кешкой, а как называть тебя? — спросил Павел, не отрывая глаз от жующей девушки.

«Не Кешка, а Иннокентий! Я ее вижу второй раз в жизни, ни к чему нам эти фамильярности! Кешка лишь для домашних и для тех, у кого что-либо стащил» — мысленно проворчал я.

— Меня в таборе называют Татина, но ты можешь называть Тана. Насчет головни ты погорячился, если бы дерево загорелось, то кричать не смог. Когда Брысь появился, многих находили разодранных пополам, пока не поняли, что лес трогать не нужно. А так хоть костер на том месте, где стоит, разведи — он не тронется с места. Тут лишь часть его, как бы дух, а духам все равно, чем в них метают, остальные части сейчас в других местах леса и собираются вместе лишь для наказания плохо поступившего, — протараторила девушка и вновь вернулась к прерванной трапезе.

Павел как зачарованный смотрел на ее ушко, двигающееся в такт пережевывания пищи, пока я не напомнил еще об одном вопросе: «Павел, спроси, а чем питается этот Брысь, может благородными котами и почему он в штанах?».

— Тана, а что ест Брысь? А то мой кот слегка взволнован его присутствием (как-будто он сам недавно не орал, пытаясь спугнуть), и почему он в штанах? — еле-еле оторвавшись от созерцательного зрелища, спросил Павел, вертя в руках амулет Железера.

— Ах да, Зара говорила, что ты с помощью своего амулета можешь читать мысли своего спутника, только не вздумай на мне опробовать — мигом развернусь и уеду обратно (Павел отдернул руку от луча и вновь покраснел). Успокой своего кота, Брысь — вегетарианец и не ест ничего кроме корней и ягод. А в штанах, потому что по преданию это человек, он заколдован за какую-то страшную провинность великим колдуном Корнем и поставлен охранять Вечный лес. Сейчас Павел, давай укладываться спать, завтра отвечу на все вопросы, нам предстоит еще долгий путь, успеем наговориться! — прожевав последний кусок, отрезала Татина. Подкинув еще дров в костер, положила под голову мешок и улеглась прямо на земле.

«Ну что, Кешка, будем укладываться, сам слышал, что сказала Тана. Все же я рад, что нам не придется искать этого отшельника одним, на тебя полагаться нельзя, вон ты даже безобидного Брыся испугался, да и я в этой местности еще не освоился» — с этими мыслями Павел последовал примеру Татины и положил буйную головушку на мешок, закрылись ехидные глаза.

Ну, Павел Семенович, не ожидал я от тебя такого ехидства, ничего — при случае напомню, как над бедным котом издеваться. Однако, не оставалось ничего другого, кроме как задремать, лелея мечту о возвращении домой, в свой двор, к своим родным и таким любимым просторам.

Утром какая-то обалдевшая пичуга разбудила нас своим посвистыванием, хотя посвистыванием можно назвать с большой натяжкой — скорее это рев потревоженной автомобильной сигнализации, резкий, пронзительный, пробирающий до глубины души. Видимо, чтобы нам было лучше её слышно, желтая птичка с розовым хохолком подобралась почти вплотную и распевала от всего маленького сердца. Почти — это не такое уж и маленькое расстояние, потому что когда я метнулся к ней, чтобы отключить непрошеный будильник, не хватило буквально волоска для ее поимки, суда и немедленного наказания.

Маленькая, но очень громкая певунья с писком упорхнула от моих ласковых объятий и, отлетев подальше, вновь принялась за старое, но более надрывно и душевно. Результатом ее потуг явилось пробуждение остальной живности, которая пронзительными криками начала выражать недовольство моим отношением к представительнице местной фауны. Нажаловавшись вволю, громкоголосая пичуга покинула наше общество, улетев куда-то вглубь леса.

Когда Павел, наконец окончательно продрал глаза, то казалось, что кругом орет все, начиная от головешек потухшего костра и заканчивая призрачным Брысем, который так и не сдвинулся с места и все так же бесстрастно взирал на нас. Татина же, не обращая никакого внимания на окружающий шум, преспокойно умывалась, плескала из фляжки себе на ладонь.

— Доброе утро, Тана — пробормотал Павел, — ничего себе у вас тут петухи поют, так и кондрашку недолго схватить.

— Доброе утро, а что это за зверь такой «кондрашка»? — поинтересовалась Татина, неспешно выкладывая хлеб и мясо.

— Так у нас говорят, когда очень пугаются и сердце может от испуга остановиться. Я сперва подумал, что проснулся дома и у соседей опять колесо с машины сперли, так похожи показались вопли, — наблюдая за священнодействием приготовления нехитрой трапезы, сказал Павел.

«Ага, ты еще больше бы удивился, когда б увидел, кто эти звуки издавал. Пичуга величиной с воробья не может так истошно орать, если она конечно не природная аномалия» — передал я Павлу свои соображения. Тот не мог удержаться, чтобы не спросить у Таны разъяснения моим словам.

— У нас эту птицу называют ревун, маленькое создание не может ничем защититься, вот природа и одарила ее таким голосищем. Нападающих парализует чудовищным ревом, а она в это время исчезает. Услышать ревуна хороший знак, к удаче. Давай садись, перекусим и в дальнейший путь, неизвестно, сколько у нас еще времени осталось, — сказала Тана и вцепилась крепкими зубами в вяленое мясо.

Павел не отставал от нее в уплетании харчей, да и я не миндальничал и, зацепив солидный кусок, принялся насыщаться. Птицы, поняв, что дальнейшая истерика не принесет никакого эффекта, постепенно смолкали и отвлекались на свои дела. Солнце, медленно и нехотя высунулось из-за горизонта, и в задумчивости размышляло — идти на обычный обход или позвать тучи на помощь и взять на сегодня отгул. Потом флегматично рассудив, что раз все равно уже встало, и уснуть не удастся, отправилось на опостылевшую работу.

Наше чавканье затихло в унисон с громкоголосым пением птиц, и мы тоже принялись собираться в дорогу, то есть Тана засунула в мешок остатки пищи, а Павел упаковал в мешок вашего покорного слугу. Приторочив похудевшие мешки у седел, оба седока лихо оседлали скакунов, причем отчетливо послышалось, как скрипнули Пашкины зубы. Но виду он не подал, а терпеливо направил Бегунка следом за лошадью Таны.

Мы въехали в лес, такой пугающий ночью, и такой светлый и дышащий жизнью днем. Брысь нас проводил красными глазами, но не двинулся с места, я ему даже помахал ухом на прощание, хороший все-таки парень, вроде нашего лешего. Если бы в нашем мире существовал такой, то проблема вырубки лесов не стояла так остро.

Утреннего будильника с хохолком нигде не видно, наверно затаился в ожидании благоприятного момента. Зато остальные его сородичи разливались, завершив птичьи дела и радуясь солнечному теплу. То и дело по кустам шуршали мелкие зверушки, дразнили охотничьи инстинкты. Я пару раз расправил и втянул обратно когти, представляя, как впиваюсь в жертву. Тропинка виляла между шершавых стволов и раскидистых кустов, то становилась едва видимой, то наоборот чуть ли не превращалась в тракт, где крупное зверье ходило на водопой. Воздух до такой степени насыщен запахами, что можно резать ножом, упаковывать и потом продавать — спрос был бы обалденный.