Валерий Алексеев - Открытый урок (сборник)

Вот так и возник наш отдел. Подобрать людей оказалось значительно проще, чем найти название для нашего разношерстного коллектива. Поначалу мы были формально подключены к разным лабораториям и отделам и получали зарплату по разным ведомостям: я, например, числился младшим научным сотрудником в лаборатории пайки, хотя отродясь не держал в руках паяльника и всю свою сознательную жизнь пересчитывал русские глаголы. Фактически наш отдел уже существовал, но официального названия не имел и во всех отчетах именовался «группой Рапова». Наконец руководители лабораторий взбунтовались и потребовали избавить их от штатного балласта. Рапов настаивал на названии «Отдел программированного обучения» или, на худой конец, «Отдел международных связей», но у начальства, видимо, были какие-то принципиальнее соображения на этот счет, и в настоящее время мы числимся «Отделом программирования» при «Редакционно-издательском отделе», что само по себе уже явная несуразица, но работники РИО добровольно согласились взять нас под свое крыло. Неплохо к нам относятся и ребята из вычислительного центра: задания, которые поступают к ним от нас, очень их забавляют.

Несмотря на все административные сложности, связанные с существованием липового отдела, начальство очень нами дорожит. На одной из товарищеских вечеринок конферансье отпустил несколько шуточек по поводу таинственной «группы Рапова», назвав ее «отделом внегалактических связей». Дубинский тут же потребовал слова и сурово отчитал наших обидчиков. Он сказал, что только безграмотный «технарь» может так пренебрежительно относиться к работе, смысла которой он не понимает, что в группе Рапова собрались подвижники, прорубающие для фирмы окно в широкий многоязычный мир. Он сравнил нас с энтузиастами из ГИРДа и предсказал наступление времени, когда на группу Рапова будут молиться, а на дверях «Отдела программирования» будет прикреплена табличка с короткой надписью: «Здесь это началось».

Пламенная речь Дубинского испугала Рапова, который к тому времени растерял свой прежний азарт. Математик по образованию, Рапов и не представлял объема работы, которую предстояло проделать, когда идея «машинного комплекса» пришла ему в голову. Из некоторых его оговорок я сделал вывод, что в начале пути он собирался начисто обойтись без «расфасовки» грамматических тонкостей — возможно, даже без падежей. Как большинство энтузиастов, Рапов презирал частности. А между тем все эти два года мы только и делали, что занимались частностями. Писали тексты, составляли словники, словарики, списки слов, разбивали языковой материал на «кадры» — короче, делали ползучую работу, которой не видно конца. Вначале Рапов недоумевал, затем стал раздражаться и наконец погрузился в угрюмое оцепенение: «обучающий комплекс», который в лучшие времена представлялся ему в виде просторного машинного зала, уставленного рядами пультов или, как теперь принято говорить, «терминалов», — этот комплекс стал казаться ему миражем.

И как-то само собой получилось, что кипы бумаг, которые нам приносили из РИО, стали попадать на мой стол, а я занимался распределением их среди товарищей, минуя Рапова, и не было случая, чтобы кто-нибудь отпихнул свою работу обратно ко мне. Молоцкий умел генерировать идеи и щедро эти идеи раздаривал, на большее его не хватало, и удержать в голове всю последовательность нашей работы он был не в состоянии. Сумных доверял мне, как господу богу, Дыкин и Ларин также предпочитали не задумываться над тем, к чему мы движемся, и полагались на мою память и логику, что же касается Ященко, то он принимал от меня задания со скептической улыбочкой, но все-таки их выполнял.

Между тем мне и самому многое было неясно. В частности, перехода от наших словников, текстов и языковых «кадров» к машинному комплексу я не видел. Не видел — и все тут, хотя никому в этом не признавался, и однажды, когда Ященко, расшалившись, прикрепил к нашей двери картонку с надписью: «Здесь это начиналось, здесь это и кончится», — я сурово его отчитал. Я сказал ему: «Вот что, мой милый. Если высмеять дело, которым ты занимаешься, что останется от тебя самого?»

Бедный Ященко, побагровев, весь ушел в свой стоячий воротничок: ответить ему было нечего. «Кое-что останется», — пробормотал он в замешательстве и получил сокрушительный ответный удар. «Именно кое-что , — сказал я, и его унесли. Не в буквальном смысле, конечно, вы меня понимаете». И даже Молоцкий, который не упускал случая лишний раз пройтись по поводу «машинного комплекса старины Рапова», — даже этот присяжный остряк молчаливо одобрил мои действия.

Ванная, разумеется, была занята: сколько можно валяться в постели? На кухне мой любезный сосед пан Яновский, в добротном пальто светлого габардина, вынимал из добротной авоськи и раскладывал на своем столе лук, свеклу, еще какие-то корнеплоды, все крепкое, ядреное, даже мне, не искушенному в рыночных категориях, стало завидно при виде его добычи.

За соседним столом другая моя соседка, Марья Ивановна, толстая низенькая старушка, лепила крохотные сырнички, старательно отворачиваясь от пана Яновского, чтобы, упаси бог, не пришлось при встрече взглядами обменяться парой дежурных слов.

Две недели назад все население нашей квартиры (кроме меня, разумеется) разорвало дипломатические отношения с Марьей Ивановной из-за ее отказа участвовать в ремонте «общих мест». Полный бойкот в данном случае представлялся мне неоправданно жестоким: в отличие от прочих женщин квартиры Марья Ивановна не может отвести душу в болтовне на работе, так как давно уже ушла на пенсию. Кроме того, в разговорах с Марьей Ивановной лично я находил слишком много удовольствия, чтобы от них отказываться из соображений не столь уж высокого порядка. Некоторые обороты ее речи меня умиляли. «Ахти мне!» — говорила она, удивляясь, а при недоверии к чьим-либо словам Марья Ивановна, подбочась, помахивала в сторону говорящего толстенькой ручкой и произносила забавное «у-тю!», что означало, по-видимому: «Ай, бросьте вы заливать, ради бога!»

Пан Яновский, деликатнейший человек, нейтральным голосом со мной поздоровался и, оставив наполовину неразобранной свою авоську, тут же удалился, чтобы не ставить меня в неудобное положение: как-никак я должен был поддержать утренний разговор с ними обоими, а при сложившейся ситуации это было немыслимо. С паном Яновским я охотно разговаривал об экономической политике: лучшего знатока реформ и перестроек трудно было найти. С законодательством нашим пан Яновский также был тесно знаком, так как работал в юридической консультации. Пан Яновский любил обсуждать юридические казусы, но не как таковые, а в порядке разоблачения телевизионных детективных версий. Впрочем, тут я ему был не товарищ: телевизора мы с Лариской не заводили из принципа.