Аноним Эйта - Васка да Ковь (СИ)

И будто почуяв ее сомнения, Шайне оглянулась. Она была далеко, и вряд ли вообще заметила неприметную серую Ковь на фоне серой же стены и темного провала окна, но той показалось — Шайне глянула ей в душу, выворачивая потаенное наизнанку.

Вот оно, смотри кто хочет: Ковь просто не хотела об этом думать. Потому что чувствовала себя совсем слабой и беспомощной, когда понимала: она бы не смогла этого принять. Хоть и влюблена по уши, не смогла бы принять еще одной смерти. Трусливо, гадко: ведь ту, что случилась не на ее глазах, она уже и забыла почти. Может, потому, что для нее загадочный Шектах так и останется упырем.

Ковь провожала телегу взглядом, пока та не скрылась далеко-далеко, за горизонтом. Глаза слезились от холодного ветра, но почему-то казалось, что отвернуться, вернуться в тепло, будет слабостью.

Она не знала, сколько она так стояла, и когда за спиной возник Ложка. Он передвигался бесшумно. И это тоже в нем пугало.

Легче сказать, что ее в нем не пугало.

После той записки — ничего. Он был пугающим и неправильным, непонятным и непредсказуемым. Вроде бы доброжелательным и предупредительным, но вдруг проскакивало в нем что-то стремительное, хищное, вопросительным знаком среди округлых букв, резким жестом среди поклона, внимательным, слишком внимательным взглядом… И это было страшно.

Вот Васка мог быть непредсказуемым сколько угодно и не быть пугающим, потому как Ковь знала: Васка всегда удержится на краю, он твердо стоит на ногах, сколько б не корчил из себя прибабахнутого.

А вот Ложка как раз наоборот, прибабахнутый, который корчит из себя нормального. Только прибабахнутый может совершенно искренне забыть про труп в гостевой спальне, а потом дивиться — а с чего это он встал и пошел?

Ложка отчаянно ищет точку опоры для давно съехавшей крыши, почему-то приняв Васку за столб, за который можно уцепиться, который может оказаться спасительной подпоркой. Иначе — зачем бы он так старался помириться? Зачем терпел бы все Васкины заскоки? Выгнал бы весь их табор к Ха, сунув Васке под нос пресловутую двенадцатипечатную бумажку, и дальше бы горя не знал.

Но он забыл, как нормальность выглядит.

Он не удивился тому, как вернулся Васка, потому что раз это Васка — то все нормально.

Одного только Ковь не понимала. А она-то тут при чем?

А, нет, еще кое-что. Как он ухитрился незаметно оказаться за ее плечом и сколько он здесь уже стоит?

Она отпрянула тут же, как его заметила. Ложка невозмутимо закрыл окно с негромким, но каким-то исчерпывающим стуком.

Ковь как-то сразу подумала, что видок у нее еще тот: рожа красная, глаза слезятся, волосы встрепанные, широкий ворот рубахи полз на правое плечо… Нет, не так, не так принимает порядочная девушка загадочного мужчину с пронизывающим синим взглядом и аккуратно подколотой в пучок косой. Его-то одежда явно шилась на заказ, красиво облегает фигуру, изысканного черного цвета, аккуратно застегнута на все пуговицы. Они рядом — как древняя, покрытая пылью бутылка вина из подвалов и бутылек мутной самогонки со сколотым горлышком.

Ей бы хотя бы платье — как то, в котором она Кирочкин замок навещала. Прическу. И прочие штуки. А так… ну, скажет она сейчас все, что думает, но получится, что она его пилит, а не утонченно упрекает: как все-таки одежда может менять суть сказанного.

Ковь даже подумала, не поискать ли платочек, чтобы прижимать к глазам. Чтобы хоть что-то было. Но представила себя с кружевным платочком в руках и чуть не рассмеялась из-за нелепости картины.

Ну нет, родилась самогонкой — самогонкой и помрет. А что бабка самогонку как-то раз винишком разбодяжила — ну так от того, почитай, только нос и достался и проблемы.

Наверное, надо было что-то сказать.

— Че пришел?

Наверное, надо было сказать что-то вежливое, но эта мысль посетила Ковь слишком поздно.

Ложка едва заметно поморщился, мягко развел руками.

«Спрашивать».

— Ну? — Набычилась Ковь.

«Огонь и молнии — разные вещи».

— Вали. — Резко отвернулась Ковь. — Не твое дело. А я пошла картошку жарить.

Ложка как-то внезапно оказался между ней и дверью. Ковь попыталась его обогнуть — не тут-то было. Ковь, уже скорее из спортивного интереса, попыталась еще раз — снова не получилось. У Ложки оказались очень длинные ноги и не менее длинные руки.

Еще минут через пять она волевым усилием остановилась, понимая: вот-вот это превратится в беготню десятилеток вокруг стола, когда каждый уж и забыл, кто же водит. Глупо, хоть и весело. Она всегда рядом с ним ведет себя как ребенок, и он, кажется, привык и веселится вовсю, вон, улыбается краешком рта.

«Если хочешь, я готов взять у тебя басму», — склонил голову в издевательском поклоне.

— Это ты к чему? — Удивилась запыхавшаяся Ковь.

«Русалка на хвосте принесла, что стоит тебе кого-нибудь покрасить — и ему все прощается», — Ложка пожал плечами, — «Странно, но осуждать не буду: каждый имеет право на маленькие фетиши».

У Ковь почувствовала, как запылали уши. Остатки страха исчезли, растворившись в смущении.

— Сам такой! — Выпалила она и снова почувствовала себя десятилеткой.

Встретит Кирочку — уши ей надерет. Во трепло зловредное!

Ложка поймал ее взгляд, медленно завел руку за голову и вытащил какую-то шпильку. Пучок разрушился моментально. Он перекинул косу на грудь — любуйся!

Было чем: волосы на вид гладкие, на ощупь, наверное, чистый шелк, и серебристые прядки…

Ковь тут же руки за спину убрала. И лишь по кривоватой ухмылочке Ложки поняла, насколько жест оказался красноречивым.

— Пригнись-ка чутка. — Поманила она его пальцем, — Ну, поближе, поближе.

Он пригнулся, все так же мерзко ухмыляясь, а Ковь потянулась к нему, встала на цыпочки…. Скользнула рукой по щеке… и оттянула вверх и в сторону левый уголок рта.

— Вот теперь — симметрично! — Гордо заявила она, — Так и улыбайся.

Ложкины пальцы легли на ее пальцы, не дав разорвать прикосновение, и гулко забилось сердце в какой-то невозможной надежде… Но тут Ковь увидела — его пальцы не сильно-то толще, чем ее. У него руки хоть и крупнее, мужские, но красивые, холеные. Хоть и изломаны пальцы, и подозрительно припухли костяшки, но все равно совсем не то, что ее кривые, мозолистые культяпки… и ей вдруг стало отчаянно стыдно, что она тут вот так вот лезет своими кривыми пальцами куда не надо.

Она отступила на шаг, стряхнула его руку и, старательно не смотря ему в лицо, спросила — между прочим, от чистого сердца:

— Басма басмой, но у тебя, наверное, на такую-то погоду костяшки болят? Вон, как припухли — хочешь, мазь дам?

Куда-то исчезло ощущение, что все происходящее — всего лишь игра. Лицо у Ложки как будто заострилось, улыбка исчезла, сделав лицо идеально симметричным, и Ковь подумала желчно, какая же она молодец, добилась таки своего, сейчас он развернется и уйдет. Она заметила резкие морщины — от уголков губ, в уголках глаз, он как будто в единый миг постарел. Всего лишь распрямился — а стал так высоко и далеко…