Глеб Васильев - Игрушка Белоглазого Чу

– Шестой час, – глянув на сайгачьи черепа, сказал Шайморданов. – Валя, освобождай холодильник – сваливай все на пол, вытаскивай полки. Жене, буди Илью, объясни ему план. А я пока подготовлю предсмертную записку.

Петухова, не сдерживая больше слез, убежала на кухню, где принялась остервенело потрошить холодильник, расшвыривая продукты по углам, разбивая бутылки об пол и топча мягкими подошвами тапочек хрусткие осколки. Вскоре ноги девушки были изрезаны в лоскуты, а растаявший на полу лед превратился в розовую от ее крови водицу, но Валя этого не замечала. Она завидовала женам шумерских монархов, которых заживо погребали вместе с почившими мужьями. Уж лучше так, думала Валя, чем стать дворовой блядью. То, что близость к великому и ужасному Шайморданову, держащему в кулаке целый район, ей не простят, Петухова знала наверняка.

Женевьева с трудом растолкала Пузднецова – Морфей никак не хотел выпускать храпящего и портящего воздух газами Илью из своих липких ладошек. Когда Пузднецов наконец пробудился, понял, кто он и где находится, Жене несколько раз повторила ему план Шайморданова. Усвоив суть, Илья не сильно удивился тому, что Руслан намерен заморозить его тепленьким – чем заканчиваются игры с Шаймордановым, Пузднецов знал не понаслышке. Все люди таскают за плечами собственную смерть, и лишь некоторые, подобные Руслану, еще сотню-другую чужих смертей. Недоумение вызывало только одно – зачем понадобились все эти экивоки с француженкой, театром и рестораном.

Под аккомпанемент бушующей на кухне грозы и монотонного занудства вопросов «А? Чё?» Ильи, Руслан пытался сосредоточиться на тексте записки, объясняющей нежелание продолжать влачить существование. «Прощай, жестокий мир. Мы с моим другом…» – написал Шайморданов, но тут же скомкал листок, посчитав, что выходит, точно они с Ильей – пара непонятых педиков. Этакие Ромео и Ждульет нашего времени. «Мы с моим другом оба влюблены в одну девушку. И он, и я любим ее одинаково страстно, она же не может определиться с выбором. Нельзя разорвать пополам живого человека, но можно прервать вражду, пока она не погубила все три жизни. Мы покидаем этот мир, желая ей только добра» – перечитав, Руслан подумал, что таким письмом ставит Валю в крайне неудобное положение. А если кто-нибудь пронюхает, что Шайморданов ушел из жизни, потому что не поделил девку, да еще не с птицей своего полета, а с известным дауном, о которого и ноги-то не вытирал – запачкаться не хотел? Вот уж действительно, лучше смерть, чем бесчестие. Подумав еще немного, Шайморданов вывел следующее – «Мы с моим другом – наркоманы, надежд на реабилитацию нет. Медицина бессильна нам помочь. Мы уже мертвы, но больше не можем вынести этого ада, кошмары преследуют нас во сне и наяву. Не хотим причинять боли нашим родным и близким больше, чем мы это уже сделали. Наша смерть бесконечна, и есть лишь один способ прекратить мучения. Нужно немедленно поставить точку». Не идеально, но, все же, почти правда. Признать себя наркоманом, паршивой собакой, на которую и пули жалко, покаяться и плевать на бесчестие – Вали, единственного человека, которого Руслан любил, это не коснется. А Пузднецов… В жопу Пузднецова! Действительно, на все случаи не забинтуешься. Как только Шайморданов подписался и поставил дату, к нему, не сговариваясь, подошли осунувшаяся неулыбчивая Жене, Илья, со щеками, поросшими похожей на пыльную паутину небритостью, и отсутствующим взглядом блуждающих глаз, полуживая Валя, оставляющая за собой цепочку кровавых следов.

– Подпишись, – Шайморданов твердой не дрогнувшей рукой протянул Илье прощальную записку и ручку. Пузднецов, не читая, чиркнул свою незамысловатую завитушку. В течение часа, оставшегося до прихода Владика Сяпунов, все сидели молча – каждый мысленно прощался с той жизнью, которая больше никогда не вернется, как бы дело ни повернулось.

Ровно в десять часов утра раздался звонок, и на пороге появился Сяпля. Лихим матерком подбадривая сонных грузчиков, он организовал установку нового холодильника на кухне, бок о бок с уже имеющимся. Сам же откуда-то достал удлинитель и подключил ослепительно-белый ящик к сети электропитания. Новый холодильник довольно заурчал в такт со старым, только на пол тона ниже. Убедившись, что аппарат работает, Шайморданов сунул каждому грузчику по пятьсот рублей в нагрудный карман комбинезона, Сяпле вручил пачку растрепанный двадцатидолларовых банкнот, сдержано поблагодарив за расторопность.

– Может, еще чего? – спросил Сяпунов, косясь на углы кухни, погребенные под толстым слоем растоптанных продуктов и битого стекла, и пол, то тут, то там буреющий мазками свернувшейся крови.

– Иди, Сяпля, иди, – небрежно отмахнулся Руслан, добавив в конце то, чего Владик уж никак не ожидал: – Прости, если что не так.

Недоуменно пожав плечами, Сяпля удалился вслед за грузчиками. И тут понеслось. Шайморданов затолкал вяло упирающегося Пузднецова в холодильник, три или четыре раза напомнив, что нужно стучать, пока руки слушаются. Чтобы дурень не выбрался раньше времени, Руслан подпер дверцу холодильника кухонным столом. Затем крепко поцеловал Валю в дрожащие бескровные губы, помахал Жене рукой и сам залез в соседний хладогенный ящик. Некоторое время девушки, точно в оцепенении, не позволяя себе ни вдохнуть воздуха, ни мигнуть глазом, слушали равный ритм перестукивания Руслана и Ильи. «Это безумие» – Валин шепот, нарушивший молчание, заставил Жене вздрогнуть от испуга, будто кто-то подкрался к ней сзади и гаркнул на самое ухо. Но то, что случилось дальше, испугало Женевьеву гораздо больше, чем два произнесенных слова – обессиленная Валя потеряла сознание и безвольно повалилась лицом вниз, что-то отчетливо хрустнуло в тот момент, когда ее голова достигла грязного пола. От этого звука ледяные муравьи бросились врассыпную по коже Жене. Упав на колени, девушка поспешила перевернуть Валю на спину, и чуть сама не лишилась чувств, не сумев даже закричать. Валин нос оказался рассеченным поперек хряща, нижняя половина болталась на лоскутке кожи, как откидная крышка зажигалки зиппо. Из левой глазницы, обнажив белую кость скулы, торчала стеклянная розочка – на бутылочном донышке налипли ошметки вытекшего глаза. Женевьева выронила из рук мертвую Глову, которая, упав на пол с глухим стуком, повернулась к ней затылком. Если бы голова и плечи Вали не оплывали так стремительно растущей лужей крови, может быть Жене и удалось бы убедить себя, что все в порядке, все еще можно поправить… Тут француженка заметила, что находится в окружении звенящей тишины и больше не слышит перестука из холодильников. Как давно он прекратился? Сколько времени прошло с тех пор, когда Руслан и Илья потеряли возможность барабанить задеревеневшими костяшками по мерзлой поверхности дверец своих крохотных склепов? Жене не знала. Валина кровь, пустив по полу длинные глянцевые щупальца подтеков, добралась до ее колен, пропитав легкую ткань брючек липким теплом. Сорвавшись с места, девушка бездумной тополиной пушинкой понеслась по опустевшей квартире, нелепо размахивая руками и взбрыкивая стройными ногами. Она схватилась за телефонную трубку, но, поняв, что понятия не имеет, ни как в этой стране вызвать помощь, ни из скольки цифр в принципе состоят московские телефонные номера, тут же ее выронила. Залетела в прихожую, попыталась открыть входную дверь, да лишь обломала ногти о непонятной системы замочки, кнопочки и цепочки – Шайморданов тщательно следил за неприступностью своего логова. Вновь прилетела на кухню, поскользнулась в остывающей крови, упала, вывернув лодыжку на девяносто градусов. Снова вскочила, даже не заметив травмы, отпихнула стол, подпирающий холодильник, в чьем желудке был законсервирован Пузднецов. Ночным мотыльком затрепетала возле вместилища Шайморданова, отчетливо представляя себе, как он, скорчившись в позе эмбриона, сидит внутри. На нем желтая майка лидера – «даже не пытайся быть Шаймордановым». Дверца ни одного, ни второго открываться не желала. Холодильники будто росли вверх, высились над девушкой белыми обелисками, своим невозмутимым видом давая понять, что добычи не выпустят, как устрицы, проглотившие песчинку, будут ждать до тех пор, пока пленники превратятся в кальциевые шарики жемчуга. Чувствуя, что теряет рассудок, Женевьева попыталась открыть окно, потом – выбить стекло, чтобы позвать на помощь, но четырехслойные пуленепробиваемые стеклопакеты даже не дрогнули. Они равнодушно сносили град ударов, которые она наносила им кулачками, кухонным ножом, разделочной доской, табуреткой…