Глеб Васильев - Игрушка Белоглазого Чу

– А вот и я! Заждался?! – Геша ногой открыл дверь Пузырьковской кельи. – Просыпайся! Ужин проспишь, тетеря сон…

Последнее слово, ровно наполовину выйдя из Гешиного рта, застряло – ни туда, ни сюда. Улыбка сползла с лица и, сочно чавкнув, шлепнулась к ногам. Пакеты выпали из рук, вываливая из своих широких сомовых пастей содержимое – клубки нежно-розовых, как младенец, сосисок, бело-красные упаковки крабовых палочек и празднично яркие пакетики чипсов. Бутылка хорошего массандровског портвейна от негостеприимной встречи, оказанной полом, разбилась, наполнив комнату пьяно-фруктовым ароматом.

Повинен в резком изменении настроения Геши оказался Лёня – он лежал поперек кровати, ноги на полу, руки раскинуты по сторонам, глаза открыты, на лбу кровавой лилией зияет вмятина.

– Лёня Лёнечка да что же это да как же ты так Лёня ну пожалуйста миленький прошу тебя все хорошо только ты пожалуйста не надо Лёнечка ведь все же я не надолго а ты пожалуйста не надо как же так… – Геша бросился к телу друга, не зная, что делать, гладил его по щекам и приминал ладонью растрепавшиеся волосы, ронял слезы на еще свежую рану. – Лёня не оставляй меня я же совсем не надолго и как теперь мне пожалуйста не надо ну пожалуйста вот я и покушать принес мы с тобой сейчас ужин вот он смотри ну скажи мне хоть что-нибудь скажи хоть слово посмотри на меня Лёня-а-а-а-а-а!!!

Голова Геши соображать отказывалась напрочь, но в сердце уже появилась свинцовая дробинка чувства вины, которой в скором времени (когда мыслительные процессы возобновятся) предстояло вырасти в полноценную пудовую гирю, тянущую вниз, на самое дно ада. Уж слишком четко на карте жизней, где переплелись судьбы Друзилкина и Пузырькова, прорисовывалась точка невозвращения – развилка, на которой Геша выбрал неверную дорогу. Ведь если бы Геша не шлялся всю ночь счастливым идиотом по улицам, а поспешил вернуться к другу, тот был бы сейчас жив. Или нет? Поздно об этом думать, но ударься Лёня головой в присутствии Геши, друг оказал бы ему первую помощь, вызвал врачей, сделал искусственное дыхание или наружный массаж сердца – да хоть что-нибудь, чтобы спасти жизнь самого близкого человека в мире. Но получилось так, что Геши рядом не оказалось, придя, он уже не мог сделать ничего. И с этим придется жить все оставшуюся жизнь, не прощая себя, не придумывая себе оправданий – их беспощадная совесть все равно не примет. Не вспомнил, не подумал, не почувствовал – виновен. Слезы искреннего горя – не искупление, самобичевание – не наказание. Живи, Геша, живи, и попытайся забыть – вдруг да получится. А если не получится, наложи на себя руки или заточи себя в темницу пожизненно – один на один с комплексом вины, умри внутри нее, продолжая по привычке передвигаться, поглощать пищу, разговаривать. В любом случае, жизнь – то, что раньше для тебя было жизнью – не вернется. Останутся только тяжесть в сердце, кошмары по ночам, покорность любым невзгодам, восприятие их как справедливой кары, постоянное прокручивание в голове черного дня – точки невозвращения. И никакого облегчения, лишь замкнутость и моральное уродство. Геша, ссутулившись, сидел на краешке кровати и смотрел в окно – утро казалось отнюдь не добрым, небо затянули тучи, моросил дождик, чертя косые полоски на грязном стекле. Норма жизни, вселенский закон сохранения энергии – уверовав, что пережил счастливейший день, готовься пережить день чернейший.

– Не-на-ви-жу! Не прикоснусь больше ни к ручке, ни к бумаге, строчки не напишу, а если напишу, то отрублю себе руку, клянусь! – дробинка, тяжелеющая с каждой секундой, уже выросла до полукилограммовой гирьки.

– Ну, смотри у меня, если наврал, – услышав слабый голос Пузырькова, Геша чуть не запрыгнул на потолок.

– Лёнечка, жив! Живой! Родной ты мой! Живой! Счастье-то какое! Голодный, да? Я сейчас все сделаю… – Пузырьков смеялся сквозь слезы, целовал лицо друга, грел его холодные ладони в своих руках и снова смеялся, смеялся, смеялся.

– Врача позови, придурок, – морщась от адской боли, раскалывающей голову на куски, шипел Лёня, тщетно пытаясь увернуться от влажных ласк.

– Я мигом, Лёнечка, только ты лежи, не двигайся, ч сейчас, мухой слетаю, не волнуйся, я быстренько… – не переставая нести что-то радостно-успокаивающее, Геша выбежал из комнаты.

– Ох уж мне эти творческие натуры, – вздохнул Лёня и закатил глаза.

Доктора Геша отыскал и привел действительно очень быстро.

– Как он, доктор? Это опасно? Состояние не очень тяжелое? Его увезут в больницу? Когда он сможет встать с постели? Как часто повязку менять? – пока врач обрабатывал рану перекисью водорода и обматывал голову Пузырькова бинтом, Друзилкин вился вокруг, как голодная оса над розеткой малинового варенья.

– Вместе живете? – как-то странно покосившись на рассыпанные по полу продукты, спросил доктор, закончив с Лёней.

– Уже несколько дней, но…

– И как, нравится вам это? – доктор нахмурился.

– Ну, да…

– Счастливого медового месяца, молодожены. Больше не ссорьтесь, – с этими словами доктор ушел, не закрыв за собой дверь. Из коридора послышалось эхо затихающих шагов и бормотанье: – Тьфу, развели петушарню…

– Ты ему что про мою травму сказал, паразит? – Лёня цедил слова сквозь зубы, сверля глазами в Геше дырку за дыркой.

– Как, что? – опешил Геша. – Что ты головой о кровать ударился.

– Слава Богу, не ляпнул, что ты меня сковородкой по лбу приголубил.

– А… – Геша густо покраснел, метнулся к двери, высунул голову в пустой коридор и крикнул: – Хам! Гомофоб сраный!

– Полегчало? – Лёня немного оттаял.

– Хватит издеваться, – после бессонной ночи, пережив в течение суток два счастливейших момента и один скорбный, Геша почувствовал тысячелетнюю усталость и решил, что право на раздраженность заслужил. – Ты мне лучше сам поведай, что с тобой приключилось. А то, знаешь, я и сам не понимаю, с чего тебе вздумалось полчерепа снести.

– Сейчас узнаешь. Не удивлюсь, если тебе после этого захочется снести себе череп целиком, – и Лёня, жадно глотая сосиски и крабовые палочки, пересказал Геше мистическую историю, приключившуюся с ним прошлой ночью. Молодой писатель слушал внимательно, не перебивая.

– …так что удивительно, как мне удалось выжить. Но предупреждаю – висеть на кресте вместо тебя я больше не собираюсь, – закончил Лёня – сосиски тоже закончились. Геша молча подобрал с пола страницы повести и собственными глазами убедился в том, что новая глава действительно присутствует. Мог ли Пузырьков написать главу в его отсутствии и выдумать бредовую историю про ее мистическое происхождение? Геша прекрасно помнил свои чувства, когда пришел с прогулки и обнаружил, что Лёня за два часа умудрился сочинить целых три качественные главы. Есть ли нить, связующая эти два момента?