Алексей Молокин - Гоблины в России (СИ)

— А чего это ты нас слезами потчевать взялась. Сказано же, Москва слезам не верит.

— Ну и дура, что не верит, — шаманка уже налила себе багровой бурды и теперь с наслаждением прихлебывала, щуря узкие, вытянутые к вискам глаза. — А вы верьте. Выпивший слезы на сутки становится как бы местным, что ли. Запах у него московский и все остальное. Короче, теперь никто вас за чужаков не примет в любое Московское место вам проход будет.

— И в Кремль? — спросил Иван-солдат.

Во многих местах он побывал, а вот в Кремле не доводилось. Разве что в детстве.

— И в Кремль, кивнула Танька. — И не только пустят, но и выпустят, а это уже кое-что!

— Это хорошо, — солдат налил себе еще немного, полфужера, выпил, и задумался, что ему, собственно, в Кремле понадобилось. По всему выходило, что ничего, однако, упускать такую возможность все-таки не хотелось.

— А чего это твои мурашки не возвращаются? — спросил Мальчиш. — Наверное, пора уже.

— Куда им торопиться? — легкомысленно бросила ведьмачка. — Рады радешеньки, из могилок-то выбраться, вот и пускай погуляют. Ночь, она длинная, а для них она и вовсе длиной в жизнь. Вот и не торопятся в неволю.

— Ты бы их из коробки почаще выпускала, да на солнышко, им бы веселее было, — пожалел мурашек Безяйчик. — Глядишь, и проворнее бы стали.

— Много ты понимаешь, — фыркнула шаманка. — Нельзя им почаще. И на солнышко нельзя. Они же дохлые!

— Так ты что, нам на дохлых мурашках гадаешь? — возмутился Мальчиш.

— Во-первых, где я вам не дохлых возьму, — Танька опять закурила трубку и выпустила облако вонючего болгарского дыма прямо в потолок. — А во вторых, дело ваше темное, дохлое, может быть, вот я дохлых мурашек и пустила разведать, что к чему. Если они принесут какую весть, то дурную, стало быть, лучше вам собираться и уматывать восвояси, а если спокойные вернутся, да тихо мирно по местам разлягутся, стало быть, все в порядке, можете смело приступать к своим беззаконным делишкам. Нету вас на той стороне! Я доступно объясняю?

— Ни фига себе! Вот так гадание на фарт! — хором выдохнули Мальчиш с Безяйчиком. — Ну, ты, подруга даешь! Тут без бутылки не обойтись!

— За водкой сами идите, — безразлично бросила шаманка, окутавшись дымом. — Мне моего пойла хватит, да вон и ему тоже. — Она кивнула в сторону Ивана.

И застыла каменной бабой, глядя куда-то сквозь осень в зиму, туда, где ей было роднее. И опять вслед за шорохом ночного троллейбуса кто-то проскулил-простонал, хотя, мало ли кто стонет в ночной столице?

Безяйчик вздохнул и начал собираться, что-то ворча себе под нос. Видимо Яшкин продукт его совершенно не устраивал, в том плане, что местным он становиться не собирался, и вообще, водка, как известно, лучший продукт для адаптации в любом российском городе.

Между тем Иван почувствовал, как зелье начинает действовать. Он легко мог бы подсказать Безяйчику, где находится ближайший магазин, более того, он понял, что знает множество вещей, которые ему знать вроде бы неоткуда, вплоть до номеров кодовых замков на подъездах микрорайона «Ясенево», который был весьма, кстати, далеко отсюда. Он мог бы с завязанными глазами отыскать, например, дом, квартиру и комнату какого-нибудь Васи Гомоштейна в коммуналке спального микрорайона «Митино» и даже знал, что означенный Вася пребывает в состоянии глубокого минора по причине потери должности грузчика и нуждается в срочной поправке здоровья. Но Вася — это еще что! При желании Иван мог бы найти любого обитателя столицы, включая званых и незваных гостей, миллионеров и светских шлюх, власть имущих и предержащих, всех, всех, всех…

И это еще не все! Теперь Иван чувствовал, как глубоко под землей, щекотно и жутковато, как тараканы в рукаве, бегут поезда метро, и что рельсовый путь в тоннеле под Москвой рекой износился и ноет, словно зубной нерв. И вялую озлобленность стоящих в пробке на Можайке водителей, он тоже чувствовал, и еще многое другое. Ощущение города было таким, словно он случайно надел чужое тело, по всей видимости, не совсем человеческое, слишком большое, и теперь безуспешно пытался в нем освоиться.

Как ни странно, Танька-шаманка почему-то сразу потерялась, видно, не принадлежала она к московским обитателям, так что Иван не удержался в коммуналке и рухнул в город.

Какое-то время он метался среди нелепо и ярко освещенных улиц, чувствуя себя самозванцем, мурашкой незримой. То и дело, попадая в темные, заставленные автомобилями дворы, все какие-то одинаковые, выскакивая на площади, где негде было притулиться хоть на время, торопливо минуя страшные провалы каких-то базаров и рынков, Иван, наконец, нырнул в нишу Мерзляковского переулка, ощутил рядом что-то грустное и незлое и остановился.

— Отсюда не прогонят, но без бутылки, точно, не обойтись. Холодно, — подумал Иван, сворачиваясь клубочком у низкого постамента памятнику Гоголю, спрятавшемуся от суеты сует в нише Суворовского бульвара, и с головой укрываясь грубой, пахнущей псиной шинелью.

Стало легче, но глоток водки все равно бы не помешал, потому что привыкнуть к некоторым вещам можно только с помощью водки, и Иван, подтянув ноги в холодных кирзачах под шинель, стал дожидаться Безяйчика. При этом в голове у него вертелась совсем уж идиотская мысль, что, вот, придет Безяйчик, и они вмажут на троих с Николаем Васильевичем, которому тоже холодно и неуютно, а там станет ясно, что делать дальше.

— Эй, солдат, кончай кочумать! — обеспокоенный голос шаманки вырвал его из единственного доброжелательного к нему места в огромном городе и вернул в комнату в Измайлове.

Иван с трудом отлепился от постамента и, дергая шеей, натертой грубым шинельным сукном, встал.

— Ты чего вскочил? — спросил его Мальчиш. Глаза у него были выпученные, как у афроамериканца, то есть, негра, по-нашему.

— Почудилось, — с трудом выговорил Иван.

Мальчиш не стал спрашивать, что именно почудилось Ивану, а только хмыкнул, видно и ему было не по себе после Яшкиного зелья.

— Ты, Инесса, вот что, — сказал он, немного придя в себя. — Ты кончай марафет в портвейн мешать, что мы тебе, бобики какие?

— Ничего, ничего… Все путем, — успокоила его шаманка. — Воротились же, вот и радуйтесь. Зато теперь у вас к городу иммунитет.

— Ни хрена себе, иммунитет! — высказался Мальчиш, вытащил дымящийся бычок из пепельницы, и жадно затянулся.

В это время в дверь поскреблись, Танька пошла открывать, и в комнате появился Безяйчик с кожаной торбой в руках. Вид у него был ошалелый.

— Принес? — в один голос спросили Мальчиш с Иваном.

— Ага, — ответствовал Безяйчик и достал из торбы два угловатых штофа, запечатанных сургучом. На мутном пузырчатом стекле были выдавлены какие-то дореволюционные буквы. — Вот, в шланбое взял, пришлось зажигалку отдать. С фонариком.