Алексей Молокин - Гоблины в России (СИ)

Тем временем, «Кадиллак» с принарядившимися в соответствии с местной модой братцами, выбрался из курортного городка, миновал пальмовую рощицу и устремился к красноватым холмам, у подножья одного из которых и располагался загородный ночной клуб «Урукхай».

В клубе кипела работа. Еще бы! До наступления темноты, требовалось убрать с эстрады бутылку Клейна, с засевшим в ней поэтом, который, ухитрился-таки преобразовать шампанское с абсентом в эфирный аналог алкоголя. Теперь, крепко вдохновившийся Санёк держал одностороннюю круговую оборону, пугая гоблинов-рабочих, а заодно и прочий обслуживающий персонал клуба невнятными пророчествами. Исключение делалось для особ женского пола, которые из свойственного им любопытства спустились из своих комнат, посмотреть, что такое интересное происходит внизу. Полуодетым эльфийкам, оркессам и прочим дамам поэт немедленно предлагал порезвиться в эфире и приглашал в гости к себе в бутылку.

— Сейчас я этих задранцев налажу, и мы с тобой, цыпуля, завертим бутылочку! — орал Санёк.

Всем прочим он обещал скорую и бесславную погибель на свалке истории.

— Санек, кончай разоряться! — обратился к нему Иван-солдат. — Ты своими воплями всю клиентуру распугаешь?

— Ба! — заорал Санёк. — И вы тут ребята! А где же мой кореш Бугивуг?

— Гараж остался сторожить, — объяснил Даниил-мастак. — Тебе как здесь, не скучно? Не надоело, в смысле?

— Да как сказать, — отозвался поэт из бутылки. — С одной стороны, тут у меня, вроде, аудитория имеется, а с другой стороны, не та это аудитория, которая достойна настоящего поэта. Плохо, понимаешь, внемлют. Больше жрут и девок лапают. Одно слово, дикари, вроде новых русских. Да еще все время требуют, чтобы я спел про харю.

— Ну и спел бы им про харю, — сказал Иван. — Чего тебе жалко что-ли? Публику требуется уважить.

— Да сколько можно про харю-то петь! — возмутился поэт. — Все про харю, да про харю. Так настоящая поэзия и гибнет, одни хари остаются.

— А что это за песня такая, про харю? — заинтересовался Василий. — Я много песен знаю, а про харю — ни одной. Может, споешь, так сказать, в порядке обмена опытом?

— И ты туда же! — горько воскликнул поэт, и противным тоненьким голосом заорал:

«Харю набила, харю набила, харю набила сорок семь раз!..»

— Достаточно, — поспешно замахал руками музыкально чувствительный Василий, — про то, что было дальше, я знаю…»

— Вот-вот! — поэт хлюпнул чем-то в своей бутылке, а потом сказал:

— Поэт должен петь светло и яростно. Или наоборот, мрачно и величественно. А в этом гадюшнике настоящей поэзии не понимают. Сами они хари набитые!

— А давай мы тебя отсюда заберем, — хитро сощурился Даниил. — Ты ведь не против?

— Да… — замялся поэт, — В общем… Харя, она харей, да только климат здесь уж больно хороший, опять же, какая ни есть, а публика, а у вас в гараже и такой нет. Я уже перерос провинцию в творческом смысле, так что…. В общем, извини, браток, буду мучаться здесь. Авось через лет пятьдесят аборигены меня оценят, эволюционируют или просто привыкнут…

— Так мы тебя отсюда никуда забирать не собираемся, — успокоил его Даниил. — Просто переедешь в отдельный офис, так сказать. Секретаршу тебе дадут, чтобы стихи записывала, или даже двух. Каждый год книгу будут издавать, а если поднапряжешься, то и каждый месяц. В общем, оракулом работать пойдешь?

Поэт помолчал немного, вспоминая, что ему известно о профессии оракула, потом осторожно спросил:

— А эти, секретарши, то есть, пифии, они же с когтями?

— Все секретарши с когтями, — успокоил его Василий. — А вообще-то, ты, наверное, пифий с гарпиями перепутал. Вот, например, Кассандра, она, говорят, была очень даже ничего брюнеточка… или Бакбюк.

— Мне надо, чтобы секретарш, то есть, пифий, было три, — сказал уже почти согласный поэт. — Блондинка, брюнетка и рыженькая. Как у Джубала Харшоу. А, кроме того, я собираюсь работать в три смены. И еще музу…

— Должность музы может выполнять какая-нибудь секретарша, — посоветовал Иван. — А то, знаешь, если их слишком много, то так на одних колготках да прокладках разориться можно, не говоря уже обо всем остальном. Да и перессорятся твои музы с пифиями, что тогда делать будешь?

— Ладно, насчет секретарш я потом лично разберусь, — сказал Санек. — В общем, братцы, считайте, что вы меня уговорили. Только, чтобы с каждого печатного экземпляра мне причиталось не меньше семи процентов, лады?

— Лады! — сказал невесть откуда появившийся Абдулла. — Договорились. А теперь мы тебя переедем на новое место.

— Ладно уж, грузите меня, только кантуйте поосторожней, — милостиво согласился Санек-оракул. — Прощайте, друзья, вот теперь я и в самом деле ухожу!

И запел:

Грузчики-гоблины ловко сковырнули поэта с эстрады, положили бутылку Клейна на бок, поволокли к выходу, умело погрузили на трейлер и увезли. И долго еще над горами и равнинами Междуземья разносилось пронзительное, полное неистовой веры в лучшее будущее этого мира, пение:

«Дзивный естем свят…»

Все-таки, Санек был настоящим поэтом!

— Может быть зря мы так с ним? — сказал погрустневший Василий.

— Ничего личного, просто бизнес, — пожал плечами Даниил. И Абдулла согласно кивнул.

— Так у нас скоро копыта вырастут, — резюмировал Иван. — Хотя, я думаю, мы еще не раз услышим о Саньке.

— Еще как услышите, и по телевизору увидите, и в кино, — успокоил расстроенных братцев деловой эльф. — Доброе дело сделали, предали поэта гласности, и еще переживают. Не понимаю я вас, кореша! Радоваться надо, а не грустить!

— Все равно, как-то на душе погано стало, — Василий поежился. — Вроде как мы друга продали…

— Прошу к столу! — перебил его Абдулла, стараясь как-то разрядить ситуацию, и широким жестом приглашая гостей к уставленному всем, что душа пожелает столу. — Выпьем же за неизбежный успех и громкую всемирную славу нашего общего кунака Санька!

Тем временем к ночному клубу подкатила платформа с Медным Гоблином. Шустрые рабочие при помощи подъемного крана ловко установили Парфена на заранее подготовленный пьедестал посередине поляны у входа в ночной клуб, закрепили ступни анкерными болтами и с головой накрыли изваяние белым покрывалом. Из-под покрывала немедленно донесся недовольный голос:

— Ноги освободите, сволочи. И тряпку с глаз уберите, а то не видно ничего.

Абдулла извинился перед гостями и побежал улаживать конфликт. Братья, устав уже удивляться чему бы то ни было, понемногу выпивали и закусывали, а в это время со стороны монумента доносились невнятные возгласы.