Алексей Молокин - Гоблины в России (СИ)

То-то было дива на дороге!

Несмотря на то, что гремлин Бугивуг всю свою сознательную жизнь провел можно сказать, в науке, как нам уже известно, ему даже посчастливилось работать с великим естествоиспытателем Николасом Тесла, все равно, первой и вечной любовью его оставались самолеты. О, как же он завидовал своим собратьям-гремлинам, получившим распределение на всякие «Мустанги», «Аэрокобры», Б-29 и прочие летающие крепости! И пусть большинство его сверстников-товарищей сгинуло в смертельной неразберихе бесконечных войн, пусть гремлин-экипаж «Энолы Гей» в полном составе рехнулся и перебрался в Японию, где до сих пор бродит по мемориалу Хиросимы — пусть! Бугивуг был гремлином, а гремлин просто не может не любить самолеты.

Поэтому когда красавица-амфибия Бе-220 появилась в хозяйстве Мальчиша и Безяйчика, любовь, обслуживание по высшему разряду, да что там обслуживание — вечная преданность счастливого гремлина были обеспечены ей на всю летучую жизнь.

Одно только огорчало Бугивуга — в аэроплан никак не удавалось вселить бессмертную душу. Хотя все механизмы, ездящие, ползающие, а уж летающие — тем более — по мнению бывалого гремлина, безусловно, заслуживали, чтобы у них имелась душа.

— Эх, СанькА нет! — сокрушался Бугивуг. — Уж он-то присоветовал бы что-нибудь! Поэт, все-таки! И надо же было ему остаться в этом Междуземье! Тоже мне, оракул выискался! Теперь до него и не дозвониться, вон какой важный стал — звезда в бутылке!

Дело в том, что в изготовленную заново Даниилом бутылку Клейна летающая лодка Бе-220 никак не помещалась, а опыты по установке оного прибора в грузовом отсеке самолета тоже ни к чему хорошему не привели. Заскакивали, правда, на электромагнитный огонек души разных авиаторов, но, убедившись, что самолет совершенно мирный, вежливо раскланивались и отправлялись обратно в эфир, ссылаясь на неотложные дела и прочую чепуху.

Какой-то немецкий барон так прямо и сказал:

— А где у меня пулеметы? И почему крыльев мало? И вообще — это не «Фоккер», я таким быть не хочу.

И был таков. В общем, не понравился этот барон Бугивугу, спесив больно.

— Эх, Санёк, Санёк, — восклицал Бугивуг после очередного неудачного вселения. — Надо же, забрался в бутылку и с концами, позабыл другана!

Но тут Бугивуг был не прав. Поэты не забывают друзей, даже если напрочь застревают в какой-нибудь бутылке, даже если дни и ночи трудятся оракулами в далеких, а то и вовсе несуществующих краях, нет, не забывают! Просто поэты так устроены, что само понятие времени у них относительно. То они названивают каждые пять минут, не считаясь с тем, что все порядочные существа давно спят — им, видите ли, нечто божественное на ум пришло — то пропадают на неопределенное время, а потом появляются, как ни в чем не бывало, чтобы занять сотню-другую на насущные поэтические нужды. Да что с них взять, релятивистские они существа, эти поэты.

Так что в одну прекрасную ночь Санек позвонил-таки из своего Междуземья.

— Как поживаешь, Бугивуг? — раздалось в обычной сименсовской мобильной трубке. И тут же поэт, не удержавшись, гордо сообщил:

— А у меня уже три тома пророчеств вышло, сейчас избранное к изданию готовится. Хочешь послушать?

Бугивуг, конечно же, захотел. А куда деваться?

— Вот, слушай, — квакнула трубка.

— Это ты о чем? — осторожно спросил Бугивуг. — Про звезды, как соски — это здорово, хоть сейчас в рекламу детского питания, а пророчество-то о чем?

— А фиг его знает, — легкомысленно ответил поэт Санёк. — Мое дело пророчествовать, а толкованием у меня пифии занимаются. Ты давай приезжай, я тебя со своими пифиями познакомлю. Знаешь, какие у меня пифии? Одна блондинка, другая брюнетка, а третья рыженькая…

— Ты не про группу «Виагра», случаем, говоришь? — поинтересовался Бугивуг. — То-то я смотрю, они из ящика пропали!

— И ноги у них нормальные, — не слушал его Санёк. — Я раньше думал, что у пифий лапы, как у стервятников, короче корявые, а потом это оказалось, птичьи лапы не у пифий, а у гарпий. А у моих пифий ножки — первый сорт!

— Ну, ты и эстет, — искренне позавидовал дружку Бугивуг. — А еще эфирное существо!

— Это, знаешь ли, ни на что не влияет, — туманно ответил поэт. — А хочешь еще стихи?

— Валяй! — покорно согласился гремлин.

— А это что, тоже пророчество? — спросил простодушный Бугивуг. — Это про что, вообще?

— Да это так, — слегка смутился поэт. — Лирика. Хотя у меня все пророчество, что ни напишу. Таким уж я провидцем уродился.

— Кстати, о душе, — Бугивуг улучил момент и теперь собирался им воспользоваться. — У тебя на примете подходящей души нет? Желательно летучей.

— Все души в некотором смысле летучие, — со знанием дела сказал поэт. — А тебе какую конкретно надобно?

— Мне летучую в прямом смысле, — скромно ответил гремлин. — У меня тут самолет образовался, всем хороша машина, только вот душу для нее никак не подберу, понимаешь ли.

— Тебе какого пола? — по-деловому прямо спросил Санёк.

— Лучше женского, — смущенно ответил Бугивуг. — У меня почему-то этот самолет с женщиной ассоциируется. — Есть в нем что-то такое, не знаю как это и назвать…

— Женственное, — подсказал поэт. — Ладно, была у меня в эфире одна знакомая баронесса…

— Может не надо баронессу? — испугался гремлин. — Попроще чего-нибудь, кухарку там, или домохозяйку какую…

— Нету у меня знакомых кухарок авиатрис, — сварливо буркнул поэт. — Баронесса вот есть. Она, между прочим, еще и француженка, а это знаешь, дорогого стоит.

— А как я с ней общаться стану, — запаниковал Бугивуг. — Я же по-французски даже ругаться не умею, не то, что еще чего-нибудь.

— Не боись, — утешил его поэт. — Она же душа, а души и так все понимают. Ну, как, дать эфирный адресок?