Антон Краснов - Семь отмычек Всевластия

— Хорошо сидим.

— Да, это верно. В кои-то веки разгреблись с этой работой и выбрались. С прошлого года собирались.

Трое молодых мужиков, сидящих за столом в предбаннике и с наслаждением попивавших холодное пиво из только что извлеченного из холодильника ящика и заедавших все это раками и крабовым мясом, переглянулись. И один из них, самый здоровенный, с блестящим черепом и безмятежным лицом, свободным от проявлений интеллекта, наклонился к холодильнику и извлек из него бутылку водки.

— Нехилая у тебя дача, Колян, что ни говори, — вздохнул второй, вожделенно глядя на то, как здоровяк умело открывает бутыль с излюбленным российским зельем. — Умеешь, в натуре, бабки сшибать.

— А я тебе сколько раз говорил: уходи из своей мусарни, то есть ментовки, и айда ко мне в бригаду. То есть в фирму. Пацаны сейчас в легал кинулись, отмытый нал, адвокаты, юристы, чистая работа, без напряга, без криминала. Поднимешься, человеком себя почувствуешь! — чуть шепелявя (скорее по привычке, потому что во рту были заботливо высажены два ряда прекрасных, частью металлокерамических зубов), снисходительно проговорил Колян и разлил водку по стаканам.

— Да твою бригаду давно пересажать надо.

— Ну вот и сажай, Василь. И сам сиди на этом… грошовом лавэ! — фыркнул Колян.

— Ну ладно, хватит вам пререкаться, — сказал третий, наиболее интеллигентного из всех собравшихся вида худощавый парень лет двадцати семи. — Давайте лучше за встречу!

— За встречу!

Встреча в самом деле стоила того, чтобы за нее выпили. Потому что собравшиеся в загородном доме Коляна парни были старыми друзьями по двору и школе, которую они окончили почти десять лет назад. Судьба пустила их по разным дорожкам, как тех трех былинных братьев, что стояли у камня на перекрестке трех троп: «Направо пойдешь — коня потеряешь, налево пойдешь — сам погибнешь, а вперед пойдешь — назад повернешь».

Никто из них не повернул назад и не погиб. Что касается коня, то у Коли Ковалева, который из всей троицы наиболее преуспел, было этих коней аж три, да еще каких — железных, заморских: джип «Опель Фронтера», шестая модель «ауди», ну и конечно «мерин». Хотя и пятисотый, и изрядно уже потрепанный.

Несложно сообразить, что при такой «конюшне» Николай Ковалев не мог оказаться не кем иным, кроме как представителем криминальных структур. Проще говоря, преуспевающим бандитом средней руки. Несмотря на то что от этого достойного поприща он усиленно «отмазывался», по крайней мере в глазах друзей.

Остальные двое в материальном плане подвизались в жизни не столь удачно: Василь, он же Василий Борисович Васягин, дожив до двадцати семи лет и не нажив ни квартиры, ни ума, ни положения в обществе, мыкался в звании сержанта милиции. Ковалев не без оснований определял его место в жизни и векторы жизненных перемещений меткой и точной идиомой от недр народных: «болтается, как дерьмо в проруби».

Третий же, Женя Афанасьев, был журналистом и по совместительству подмолачивал на тучной ниве российского пиара. Ковалев всегда говорил, что только ядовитый язык и разболтанность мешают Евгению сделать приличную карьеру — и не в журналистике, которую Колян именовал не иначе как пачкотней, а, скажем, в коммерческой адвокатуре.

Впрочем, от своих одноклассников, описанных выше, Афанасьев отличался несомненным интеллектом и эмоциональной развитостью, то есть мог отреагировать на картины старых мастеров или скрипичный концерт иначе, нежели восклицаниями типа «ы, круто, блин!» или цитатой из Коли Ковалева о дирижере: «А че это типа там на сцене вертухай музычку зажигает?» Располагал Афанасьев и известной эрудицией, что, впрочем, пока не помогло ему достигнуть на жизненном поприще больших успехов или стяжать хотя бы кратковременные, но громкие победы.

«Какие мои годы, — говорил по этому поводу, не очень весело прищуривая правый глаз, сам Афанасьев. — Будет еще…» Он даже представить не мог, до какой милой буквальности вскоре вызреет эта фраза: «КАКИЕ мои годы».

Выпив, три друга встали из-за стола и, пожмурившись друг на друга, решили искупаться в речке, благо была она очень чистой да и вода в ней почти теплой. Особенно для этой свирепой весны, когда до середины мая стояли едва ли не морозы и только с третьей декады обвалилось долгожданное тепло, быстро разросшееся прямо-таки в жару.

Один Колян метафористично глянул на недопитую водку и сказал:

— Не, пацаны… в натуре, в речке? У меня же тут два бассейна, джакузи и все такое… вы че? Можно отлично выкупаться прямо в доме. Потом подумаем, как нам, как говорят умные бакланы, разнообразить досуг! Ну там девчонок подтянуть! Ну а пока — в джакузи!

— У брателло Кузи два-а больших джакузи, один серый, другой белый — два-а больших джакузи-и! — с готовностью пропел Вася Васягин.

— Э-э, Коля, — возразил Афанасьев, не обращая внимания на соло Васягина, — да разве самый лучший бассейн может сравниться с речкой, что у тебя тут под боком протекает? Не понимаешь ты своего счастья, брат. Надо тебе было возле какого-нибудь заросшего канализационного арыка застроиться, типа такого, из какого моя тетка воду таскает, чтобы свои чертовы помидоры поливать. Огородница… Так они у нее дохнут постоянно.

— А! — Ковалев махнул рукой. — Пошли!

Дверь распахнулась, и в ее проеме… закружилось несколько СНЕЖИНОК. Жутким холодом рвануло в предбанник, короткий снежный вихрь, на секунду заклубившись под потолком, вдруг обернулся огромным черным вороном. Птица спланировала на стол и, поддев огромным клювом бутылку водки, опрокинула ее.

Парни остолбенели.

— То есть как это? — пробормотал Женя. — Мужики… это как? Мы ж вроде… только сели. А уже — допились.

Ковалев икнул, попятился и, потянув тренировочные штаны вверх, пробормотал:

— Так… пора завязывать с бухаловом.

Первым опомнился Васягин. Он подлетел к стене, на которой висело его форменное обмундирование, выхватил из кобуры табельный «Макаров», после секундного замешательства схватил еще и излюбленное оружие доблестной российской милиции — резиновую дубинку под названием «демократизатор», и выскочил из бани.

И обомлел.

Небо, еще недавно бывшее темно-голубым и ласковым, разительно переменилось. Низкие свинцовые тучи нависли над уже сильно заснеженной землей. Из них сплошным, сливающимся в одну беспросветную пелену обвалом сыпались крупные хлопья снега. Пронизывающий ветер рванул вновь, и Васягин, неподобающе пронзительно для милицейского чина в звании сержанта взвизгнув, отскочил в предбанник, конвульсивно взмахнув дубинкой. Словно стараясь призвать к порядку несколько здоровенных хлопьев снега, колючих, обжигающе холодных, которыми с возмутительной наглостью залепило голую грудь, плечи и лицо сержанта.