Валентин Леженда - Повесть былинных лет

Отталкивая друг дружку, княжьи племянники вместе с Ильей проворно полезли в ближайшие кусты.

— Не кличь лихо, пока оно тихо, — проговорил Колупаев, взвешивая в руке недавно выструганную, отлично сбалансированную палицу. — Ну-ну, иди-ка сюда, красотка.

Туман на поляне зашевелился, потемнел и явил взору хромую высокую образину, какую можно увидеть разве что в самом кошмарном эротическом сне.

Узрев Степана, Лихо в нерешительности остановилось. Сам Степан ее не очень-то интересовал, а вот палка в руках кузнеца образине явно не понравилась.

— Ты кто? — осторожно спросило Лихо, чутко принюхиваясь.

— Я гроза всяческой нечисти Степан свет Колупаев, — гордо ответил кузнец, демонстративно поигрывая палкой.

Лихо осторожно оглядело окрестности:

— А где мальчики?

— Какие мальчики?

— Ну те двое красавчиков, что свататься ко мне в избу приходили?

— Чего?!! — Челюсть у Колупаева слегка отвисла.

— Дело было так, — жутковато улыбаясь, стало рассказывать Лихо. — Прихожу домой, а они, голубки, за столом обеденным сидят, меня, значит, дожидаются. Только уж больно они стеснительные попались… но ничего, я их быстро исправлю.

Колупаев ошалело переваривал услышанное. За его спиной в кустах раздался сдавленный смех Ильи Муромца.

— Экие они, оказывается, безобразники! — прошептал Степан, с тревогой оглядываясь на кусты и думая, как бы эти добры молодцы в исподнем чего плохого с Муромцем не сделали.

Лихо осторожно подковыляло ближе.

— А ну пошла отсюдова! — взревел кузнец, замахиваясь палкой. — Навье отродье.

— Не навье отродье, а суккуб! — обиделось Лихо, потрясая костяными побрякушками.

— Енто по-каковски? — опешил Степан.

— По-латыни! — огрызнулось Лихо, подойдя ближе.

— Ах, по-латыни! — взревел Колупаев. — Ну я тебе, образине, сейчас покажу.

И он неожиданно прыгнул, перетягивая Лихо палкой поперек спины.

— Уа-а-а-а… — взвыла «красотка» и нелепыми скачками понеслась по поляне.

Но Степан, войдя в раж, не отставал.

— Стой, страхолюдина! — в запале кричал он. — Стой, кому говорю! Тебе же лучше будет. Зашибу вот, и мучиться больше не станешь, свою мармызу ужасную в зеркале больше не узреешь.

— Скажи это моим двенадцати мужьям! — продолжало огрызаться на ходу Лихо.

— А где они сейчас? — орал в ответ Колупаев. — На том свете? Небось сожрала их, сварив в котле, а ну отвечай?

Сучковатая палка снова прошлась по спине «красотки».

— А-а-а-а… — завопило Лихо, но тут кузнец очень некстати обо что-то споткнулся и упал на одно колено. Скорость была потеряна.

Лихо еще раз взвизгнуло и зигзагами понеслось к краю поляны. Вот в тумане исчезла кривая спина, а затем затих и сам топот.

— Ух! — Степан утер тыльной стороной руки струящийся по челу пот. — Совсем я что-то размяк в последнее время. Надо бы пару подвигов совершить, а то и вовсе богатырскую закалку потеряю…

Взвалив палицу на плечо, Колупаев вразвалочку вернулся к брошенной на краю поляны телеге, у которой отдыхал пожевывающий травинку Муромец.

— А где лоботрясы?!! — удивленно поинтересовался кузнец, бросая палку в воз.

— А я их прогнал, — усмехнулся Илья, — одному в глаз двинул, а другому ногой под зад… как наподдал!

Степан с недоверием посмотрел на хвастающегося богатыря.

— Что, не веришь? — спросил Муромец и продемонстрировал Колупаеву ободранные костяшки на правой руке.

Хорошо хоть не в латных рукавицах добрых молодцев охаживал, а то мог и зашибить ненароком.

— Проклятые недоноски! — подвел итог всему происшедшему Илья. — Это же надо, к Лиху Одноглазому свататься?!! Тьфу ты, срамотища! Гм… Я тут давеча поразмыслил…

— Ну-ну… — Кузнец ласково погладил Буцефала. Муромец, оказывается, время от времени еще и «мыслит». Это что-то новое.

— Я тут решил, надо бы с робостью моей начать бороться.

— Трусостью, — поправил богатыря Степан. — Называй вещи своими именами.

— Ну трусостью, — тяжко вздохнул Муромец. — Негоже такому великану, как я, каждого шороха бояться.

— И что же ты решил?

— Дык надобно мне хотя бы один подвиг ратный совершить, всамделишный. Маленький, но чтобы токмо я сам все сделал. Может, предложишь что, Степан?

Колупаев задумался.

— Дятлов на Руси что-то в последнее время мало стало, — наконец сказал он. — Надо бы спасти места обитания пернатых братьев меньших от вырубки. Думаю, ты с этим заданием легко управишься. Возьмешь булатный меч да разгонишь пьяных дровосеков. Даже драться ни с кем не придется.

— Издеваешься? — грустно повесил голову Илья. — А я ведь все сурьезно. Мужик я сильный, неужель ни одного подвига не в силах совершить?

— Сила есть, ума не надобно, — улыбнулся Степан, — об этом еще древние греки по поводу Херакла говаривали. Боюсь, Илья, что свой единственный ратный подвиг ты уже совершил.

— Это когда ж такое было?!!

— Тогда, — ответил кузнец, поглаживая по холке лошадь, — когда ты на печи тридцать три года в бодуне провалялся, тем на всю Русь и прославился. Это единственное, что о тебе тот летописец не наврал. Просто ни один дурак не удосужился проверить, как же ты остальные-то подвиги совершал, коль на печи все это время валялся.

— Один подвиг мало, — продолжал упрямиться Муромец. — Да и то не ратный он вовсе.

— Ну не скажи, — возразил Колупаев. — У нас на Руси никто тебя еще не смог переплюнуть. Ты у нас настоящий герой. Ведь как народ мыслит? Ежели ты Горыныча убил, это так, фигня. А вот ежели двадцать бочонков меда зараз выдул и даже глазом не моргнул, то уже герой. Песни о тебе слагают, добры девицы щупать себя дают.

— Так уж и дают? — нахмурился богатырь, вспоминая красавицу Кимку. — Значит, не поможешь мне с подвигом?

— Никаких подвигов! — отрезал Степан. — Уж извиняй, но подвиги — это по моей части. Лучше не срамись… хотя…

И кузнец вдруг подумал, что ежели Муромец в самое ближайшее время опростоволосится, то ему (кузнецу) это будет только на пользу. Пускай честной народ узнает, какой на самом деле этот богатырь непобедимый.

Просто отличная мысль, хотя и подлая.

В то утро Всеволод Ясно Солнышко проснулся раньше обычного, когда еще даже светать не начало. Тревожное чувство заставило князюшку встать с теплой кровати, одеться и отворить ставни спальни, дабы можно было оглядеть покрытые предрассветными сумерками окрестности.

Осмотр окрестностей поверг Всеволода сначала в легкое недоумение, а затем в ярость.

К княжьему терему крались живые кусты.

Медленно ползли, затем замирали на время и снова двигались, тихо шурша желтыми ветками.

Вытащив из-под подушки заокеанскую «дозорную трубу», князь решил разглядеть эти двигающиеся кустики поближе. Покрутил маленькие колесики, повернул стекла и, хищно улыбнувшись, узрел среди сухих веток раскрасневшуюся харю пьяного дровосека.