Terry Pratchett - Маскарад (пер. С.Увбарх под ред. А.Жикаренцева)

Он почувствовал, что четвертый восклицательный знак может вырваться из него в любую секунду.

Тем временем тот Энрико Базилика, который пребывал на сцене и по-прежнему оставался в маске, воровато глянул по сторонам. Справа Бадья что-то шептал подсобным рабочим. Слева дежурил тайный пианист Андре, рядом с которым возвышалась фигура огромного тролля.

Толстый певец в ярком костюме встал посреди сцены, прозвучала прелюдия. Зрители опять успокоились. Забавные фокусы и розыгрыши в хоре, что ж, это неплохо; в конце концов, кто знает, может, таков сюжет, но платили-то они не за это. А за то, что вот-вот начнется. За самое главное.

К Базилике двинулась Кристина. Агнесса внимательно рассматривала тенора. Что-то в нем было не так. Да, он был толстым, но такими толстяками становятся, когда, к примеру, запихнут под рубашку подушку, да и двигался он как-то иначе, не так, как Базилика. Сеньор Базилика, как это зачастую бывает с полными людьми, двигался легко, словно громадный воздушный шар, который в любую секунду может взлететь.

Агнесса бросила взгляд на нянюшку. Та тоже пристально наблюдала за тенором. Матушки Ветровоск видно не было. А это, скорее всего, означает, что она где-то совсем рядом.

Взволнованное ожидание аудитории передалось всем. Уши раскрывались как цветочные лепестки. Четвертая стена сцены, она же большая, черная, засасывающая все и вся дыра, превратилась в колодец, ждущий, когда его наполнят.

Кристина тем временем совершенно спокойно направлялась навстречу тенору. Впрочем, Кристина вошла бы и в пасть к дракону, если бы там висела табличка: «Совершенно безвредно, клянусь мамой»… По крайней мере, если бы эти слова были написаны большими, четкими буквами. Создавалось впечатление, что никто ничего не хочет предпринимать.

Это и в самом деле был знаменитый дуэт. И очень красивый. Уж Агнесса-то знала это наверняка. Она ведь исполняла его не далее как вчера.

Кристина взяла псевдо-Базилику за руку, на первых тактах открыла рот и…

– Стой где стоишь!

В этот окрик Агнесса вложила всю свою мощь. Люстра зазвенела.

Оркестр, издав серию дисгармоничных хрипов, бряков и звяков, затих.

Под угасающие аккорды и замирающее эхо шоу остановилось.

Уолтер Плюм, сложив руки на коленях, сидел в полумраке под сценой. Не часто случалось такое, чтобы Уолтеру Плюму было нечего делать. Но когда ему было нечего делать, он ничего и не делал.

Ему здесь нравилось. Все знакомое. Сверху просачиваются звуки оперы. Приглушенные, но это и не важно. Уолтер знал все слова, каждую нотку, каждый шажок балерины. В действительности эти представления нужны были ему ровно в той же мере, в какой часам нужен маятник: чтобы тикалось лучше.

Госпожа Плюм учила его читать по старым программкам. Именно тогда он узнал, что навсегда принадлежит этому миру. Когда у маленького Уолтера резались зубки, он грыз шлем с крылышками. Первой в его жизни постелью стал батут под балдахином – арена постыдного эпизода с примадонной Хихигли (известного под названием Случай с Прыгающей Хихигли).

Уолтер Плюм жил оперой. Он вдыхал ее песни, раскрашивал ее декорации, зажигал ее огни, мыл ее полы и полировал ее туфли. Опера заполняла те пространства внутри Уолтера Плюма, которые иначе были бы пустыми.

И вдруг шоу остановилось.

Но вся энергия, все грубые, неприглаженные эмоции, которые накапливаются за сценой, – вопли, страхи, надежды, желания, – словно тело, отброшенное взрывом в сторону, продолжали полет.

И эта энергия врезалась в Уолтера Плюма, накрыла его с головой, завертела, как бурное море – чайную чашку.

Его снесло со стула и швырнуло на разваливающиеся декорации.

Уолтер сполз вниз и, подергиваясь, свернулся в клубочек на полу. Ладонями он хлопал по ушам, чтобы заглушить эту внезапную противоестественную тишину.

Из теней выступила фигура.

Матушка Ветровоск никогда не слышала о психиатрии. А если бы и слышала, то все равно бы ничего не поняла. Есть области человеческой деятельности, слишком темные даже для ведьм. Сама же она практиковала головологию – то есть сейчас ей практиковаться уже не было смысла, она считалась лучшей на данном поприще. И хотя внешне может показаться, что у психиатра и головопатолога много общего, на самом деле между ними огромная практическая разница. Психиатр, заполучив пациента, которому кажется, что его преследует большое и страшное чудовище, постарается убедить беднягу, что никаких монстров не существует. Матушка, наоборот, давала больному стул, на который он мог взобраться, и большую тяжелую палку.

– Встань, Уолтер Плюм, – произнесла она.

Уолтер, глядя прямо перед собой, встал.

– Оно остановилось! Остановилось! Останавливать шоу – дурная примета! – прохрипел он.

– Значит, его надо начать снова.

– Шоу нельзя останавливать! Это ведь шоу!

– Да. И кто-то должен возобновить его, Уолтер Плюм.

Уолтер, казалось, не замечал ее. Он бесцельно листал пачки нот. Его руки пробегали по сугробам старых программок. Рука задела клавиатуру фисгармонии и извлекла несколько невротических нот.

– Останавливать плохо! Шоу должно продолжаться!

– Это ведь господин Зальцелла пытается остановить шоу, верно, Уолтер?

Голова Уолтера вздернулась. Он уставился прямо перед собой.

– Ты ничего не видел Уолтер Плюм! – произнес он голосом, настолько похожим на голос Зальцеллы, что даже матушка вздернула бровь. – А если попробуешь соврать тебя запрут а у твоей матери будут серьезные неприятности!

Матушка кивнула.

– Он узнал о Призраке, да? – спросила она. – О Призраке, который приходит в маске… так ведь, Уолтер Плюм? И тогда этот человек подумал: а не воспользоваться ли удобным случаем? И когда Призраку придет время быть пойманным… что ж, мы дадим им Призрака. И самое главное, все поверят. Может, людям будет не по себе, но они все равно поверят. Даже Уолтер Плюм будет сомневаться, потому что в мозгах у него вечная путаница.

Матушка глубоко вздохнула.

– Может, в них и путаница, но работают они как надо. – До нее донесся ответный вздох. – Так или иначе, все должно разрешиться само собой. Больше здесь ничего не сделаешь.

Сняв шляпу, она запустила туда руку.

– Сейчас я тебе кое-что скажу, Уолтер, – продолжала матушка, – хотя ты все равно ничего не поймешь и не запомнишь. Жила-была одна старая злая ведьма по имени Черная Алиса. Ее боялись как огня. Она была самая злая и самая могущественная. Раньше, но не сейчас. Потому что сейчас, дружок, я могла бы плюнуть ей в глаза и украсть ее вставную челюсть. Но из-за того, что она не отличала Добро от Зла, все у нее внутри перекрутилось. И тогда ей пришел конец.

– Дело в том, что если ты отличаешь добро от зла, то просто не можешь выбрать зло. Это не получится: выбрать зло и продолжать жить как ни в чем не бывало. Так что… если бы я была злой ведьмой, то сделала бы так, что мускулы господина Зальцеллы ополчились бы на его кости и он бы сам себя сломал на месте… Это если бы я была злой. А еще я могла бы залезть ему в голову, изменить его мысли о себе, и он бы упал на свои бывшие колени и умолял превратить его в лягушку… Это если бы я была злой. А еще я могла бы превратить его ум в яичницу, и он бы слушал цвета и видел запахи… Это если бы я была злой. О да. – Последовал еще один вздох, более глубокий и проникновенный. – Но я не могу сделать ничего такого. Это было бы неправильно, это было бы не Добро.