Наталья Резанова - Кругом одни принцессы

Забрезжившая надежда без трудов найти Хэма угасла не разгоревшись.

Я снова шагнула за порог — там стояла полная тьма. Луна скрылась за тучами, и ни одна звезда не пронизала мрака. Колокол на башне храма пробил полночь.

Сделав несколько шагов, я споткнулась о чье-то распростертое тело. Это оказался пророк Траханеот. Во тьме его аллергия прекратилась, и он спокойно задремал. Пришлось потревожить его сон.

— Мужик, ты девку и пацана не видел? Такого, в кожаной тужурке и кожаных штанах.

— Как не видеть. Она его за собой в посад тащила.

— В который?

— В чужанский, в какой еще?

— Буйной молодости свойственны страсти, продажная красота легко воспламеняет их, — заявил Рыбин Гранат, тоже выбравшийся на площадь. — Не стоит ли предоставить юноше некоторую свободу? Если ты помешаешь ему, он не скажет тебе «спасибо». Нагуляется — вернется.

— Как бы ни так! Не тот это город! И полночь не та, — бросила я, срываясь с места.

Некогда говорил древнейший мыслитель Ойойкумены, прозванный Отцом Историй (за то, что вечно попадал во всяческие истории): «Воистину мудр тот, кто не разыскивает похищенных женщин». Трудно оспорить это замечание, но Хэм, не будучи женщиной, сам выпутаться не мог, вдобавок охрана его безопасности составляла мою прямую обязанность. А там, куда его повели, безопасности ему никто гарантировать не мог.

Волкодавль вообще-то гостеприимный город, в чем я не раз убеждалась лично. Но привечают здесь тех приезжих, кто имеет кошелек набитый, товары знатные и в гостях не задерживается. Иной прием встречают те, кто ни первым, ни вторым похвалиться не может, однако норовит осесть в Волкодавле. Честят их бродягами и мигрантами беспрописочными, работы в городе не предоставляют, а для жилья отведен им чужанский посад, и улицу, что туда ведет, перегораживают цепью, возле которой бдит стража. Потому как из чужанского посада выходят на промысел нищие калеки, в неведомых войнах пострадавшие, мамаши с замурзанными младенцами, да мнимые кипежане. В самом же посаде понастроены шинки, где подают не пиво и медовуху, а такие напитки, отведав которых добрый горожанин может и замертво упасть. Говорят еще, будто здешние в бане не моются — а это последнее дело — и вместо Ядреной Матери поклоняются неведомой Кузькиной. Посадские же за честь почитают обмануть и ограбить зажравшегося горожанина. Драки между городскими и посадскими бывают такие, что наша нынешняя потасовка рядом с ними — что девичьи танцы на лугу.

И если б дело было только в этом, я бы нимало не беспокоилась. В любом городе есть подобные кварталы. Но приходилось мне слышать, будто — поскольку ни Ивановы стражники, ни жрецы в чужанский посад не суются — завелась там нежить, ничего общего с проповедями святого Траханеота не имеющая. Без всяких пустот и мнимостей, зато с клыками и когтями. В чужанском посаде документов ни с кого не спрашивают, вот они и селятся здесь. И среди нормальных посадских по ночам ни один двуногий из своих лачуг на улицу не суется.

Конечно, это могли быть только сплетни. А могли и не быть.

Рыбин Гранат зачем-то увязался со мной, но по благоразумию вперед не забегал. Ходить ночью по Волкодавлю — занятие не из простых, даже по главным улицам. В отличие от большинства других городов, по ночам фонарей здесь не зажигают, напротив — это запрещено. Причина, думается, ясна. Таковы здесь меры противопожарной безопасности. Летом в обывательских домах даже светильники жечь запрещается. Возможно, этот мудрый обычай и предупреждает случаи возгорания, но тьма по ночам в городе Волкодавле стоит кромешная. Потому оставалось лишь благодарить руководство МГБ, снабдившее меня заклинанием ночного видения, без которого я бы разбила голову о ближайший забор. Непрошеный спутник мой, таких преимуществ не имевший, двигался следом.

Благодаря этому заклинанию мне и предстало зрелище, полностью убившее вероятность того, что Хэм просто решил сходить налево из чересчур благопристойной «Белки и свистка».

Цепь уже не преграждала вход в чужанский посад, а, разорванная, валялась на земле рядом с распростертым стражником. Я нагнулась над ним.

— Оглушен. Очухается… — Так я и думала.

Рыбин Гранат, изучавший цепь, повернулся ко мне.

— Почему?

— Стражник местный. За него бы мстить стали. Могут посад сжечь. Его убивать не станут. А Хэм — чужестранец.

Восточный единоборец снова поглядел на цепь, затем извлек меч из ножен и осторожно полоснул себя по мизинцу, так чтобы капли крови потекли на лезвие.

— Ты чего?

— Готовлюсь. Здесь ведь не человек поработал.

— Сама вижу. Человек бы цепь уволок и продал, на лом.

— Я не про то. Цепь не разрублена и даже не порвана. Она зубами перекушена…

— Тогда — вперед. Раз у нечисти есть зубы, значит их можно выбить.

И мы ступили на чужанскую территорию, находившуюся за пределами деревянного города Волкодавля, где кончались мостовые, а добротные дома сменялись халупами, неизвестно из чего слепленными.

Молва не солгала. Чужанский посад в ночное время казался вымершим, а ведь отребье, его населяющее, по преимуществу должно вести ночной образ жизни. Неужели всё настолько запущено?

Ядрена Вошь! Если у этой твари здесь гнездо и она успела уволочь туда Хэма, мы до утра их не найдем.

Но Великая Бргиня Волкодавля либо просто удача пока были на нашей стороне. Я увидела их в переулке, за покосившимся плетнем. И как только я их заметила, поняла, почему они не успели далеко уйти.

Девица сидела у Хэма па плечах и ехала на нем верхом. А он малый был некрепкий, и даже если был зачарован (а это несомненно было так), сил это ему не прибавляло, и ноги он переставлял медленно.

— Стой! — завопил Рыбин Гранат.

Шалава спрыгнула на землю, мягко, как кошка — или нежить. У Хэма подкосились ноги, и он упал, как марионетка с перерезанными нитками.

Девица — разумеется, та самая, из «Белки и свистка», — стоя на четвереньках, осклабилась. Волшебное зрение позволяло видеть то, что осталось незамеченным в гостинице. Она не была набелена. Она было смертельно бледна от природы. И распущенные волосы в первую очередь скрывали нечеловечески длинные и острые зубы.

Рыбин Гранат выступил вперед. Меч он, однако, держал не боевым хватом, а так, словно старался отгородиться им от страшилки.

— Сделай так же! — услышала я его свистящий шепот. — Я много путешествовал, я знаю… Нежить боится холодного железа!

Как же! Я чуть не выругалась. Это на Западе она его боится. А здешняя и не думает. Местная нежить — она непродвинутая, она даже и не знает, что холодного железа надо бояться.

Этого, за отсутствием времени, я объяснять не стала, ограничилась тем, что бросила: «Здесь всё по-другому», выламывая дрын из плетня. Если воткнуть ей в сердце, может и сработает…