Антон Твердов - Реквием для хора с оркестром

— Ты хочешь уходить? — нараспев произнесла девушка. — Но день не скоро. То соловей, не полуцутик был, что пением смутил твой слух пугливый, он здесь всю ночь поет в кусте гранатном. Поверь мне, милый, то был соловей…

Девушка замолчала, и тут заговорил юноша — причем таким неожиданно густым басом, что Никита, без особого, впрочем, внимания следивший за действием фильма, вздрогнул.

— То полуцутик был, предвестник утра, — обреченно проговорил грубоголосый юноша, — не соловей. Смотри, любовь моя, завистливым лучом уж на востоке заря завесу облак прорезает. Ночь тушит свечи: радостное утро на цыпочки встает на горных кручах…

Юноша на мгновение замолчал, потом с надрывным рыданием в голосе добавил:

— Уйти — мне жить; остаться — умереть.

Снова раздался гортанный вопль, всколыхнувший паутину на ветвях, — и в левом углу экрана на несколько секунд появилась ухмыляющаяся уродливая рожа морщинистого младенца с массивными рожками и клыками, торчащими из уголков маленького рта.

«Полуцутик, — узнал Никита, — совсем такой, как этот мои знакомец… Г-гы-ы…»

Странно, но сейчас, подумав о полуцутике, Никита не испытал ни досады, ни злобы. Все-таки Г-гы-ы был едва ли не единственным в этом мире, с кем он говорил почти по-дружески.

«Где он теперь? — с непопятным чувством подумал Никита. — Черт его знает, где он теперь. А я теперь один остался. Совсем один…»

Гортанный вопль экранного полуцутика снова долетел из невидимых динамиков. Юноша опустил руки и отошел на шаг от девушки. Та, напротив, качнулась к нему с такой страстью, что длинные брови ее взлетели выше головы.

— Нет, то не утра свет, я это знаю! — с отчаянием закричала она. И, подумав, сообщила предположение настолько глупое, что Никита даже ухмыльнулся: — То метеор от солнца отделился, чтобы служить тебе факелоносцем и в Мантую дорогу озарить. Побудь еще, не надо торопиться…

Никита вдруг заметил, что волосы девушки — длинные и золотистые, очень похожи на волосы Анны, а заметив, вздохнул, чувствуя, как печаль понемногу стала овладевать его мертвым сердцем.

На экране между тем продолжалось представление. Полуцутик орал дурным голосом, словно предупреждая юношу о приближающейся опасности. Юноша несколько секунд мялся, смущенно оглядываясь по сторонам, а потом, преисполнившись вдруг решимости, схватил свою возлюбленную за левую бровь, обернулся к окну и гаркнул, неизвестно к кому обращаясь:

— Что ж, пусть меня застанут, пусть убьют! Останусь я, коль этого ты хочешь. Скажу, что бледный свет — не утра око, а цутика чела туманный отблеск, и звуки те, что небосвод пронзают там, в вышине — не слышу я вообще. Остаться легче мне— уйти нет воли. Привет, о смерть! Джульетта хочет так…

Девушка несколько раз согласно кивнула.

— Ну что ж, поговорим с тобой, мой ангел… — юноша вдруг всхлипнул, и голос его сорвался с баса на дребезжащий фальцет, — день не настал, есть время впереди…

Никита почувствовал вдруг, как глаза его наполняются слезами.

«Привычка, — невесело подумал он, — привычка, оставшаяся от нормальной человеческой жизни, хотя, кажется, в своей нормальной человеческой жизни ни разу не плакал. Но все равно мог бы… потенциально… Как мне полуцутик Г-гы-ы говорил — некоторое время я даже гадить буду. И есть соответственно. Только я уже давно ничего не ел. А мне хочется… Да ладно… Не о еде речь… Я, наверное, первый раз за все время пребывания здесь по-настоящему понял, что не видать мне Анны больше никогда. Нет, она тоже, конечно, может, но… но об этом даже думать не хочется…»

— О, день настал! — взвизгнула девушка на экране, заглушая вопли вконец распоясавшегося полуцутика. — Нет, милый, уходи! То полуцутик так поет фальшиво, внося лишь несозвучность и разлад, а говорят, что он поет так сладко… Но это ложь, коль нас он разлучает…

Никита уже перестал слушать и смотреть, когда экран вдруг сделался черным, кроме нескольких белых пятен, легко складывающихся в слова: «Конец первой серии».

И тут же тишина поползла из мертвых динамиков, стала разбухать и скоро заполнила собой весь зал. Никита стыдливо оглянулся по сторонам и наскоро вытер лицо.

«А ведь и правда, — подумал он, — и правда. Никогда я больше Анну не увижу. А если и увижу… не дай бог, то тоже радости будет не так много. У нас никогда не будет детей. И на Канары мы не съездим, потому что нет в этом чертовом мире никаких Канар. И вообще — поймают меня и буду торчать в Смирилище хрен знает сколько лет… то есть как это… экстра-сглотов… Закурить бы…»

Последняя мысль была неожиданной, но она вдруг резко изменила ход размышлений Никиты.

«Ну и хрен с ними со всеми, — чувствуя, как злость разгорается в его груди, подумал Никита, — пошли они все. Ну и говорят мне, что я мертвый. И что? Курить хочу. Есть хочу. Анну люблю… Значит — живой. А если живой, то нужно действовать. Как там полуцутик Г-гы-ы рассказывал — цепь миров; Бесконечная цепь миров. И тот мир, где сейчас находится Анна, в этой цепи. А кто знает, что эта цепь незамкнутая? Если я не могу вернуться назад, то могу, значит, двигаться вперед. И когда-нибудь снова попаду в мир живых. То-то Г-гы-ы так разволновался, когда я ему сказал, что хочу вернуться и буду к этому все усилия прикладывать. Выходит, все-таки возможно. А ничего невозможного, как известно, вообще не бывает. Вселенная бесконечна — то есть у меня есть надежда».

— Да, — вслух проговорил Никита. — Пора действовать. Пора двигаться. Пока не знаю куда, но… Сначала надо из этого кинотеатра убраться…

Никита приподнялся было со своего кресла, как вдруг ощутил на своей шее прикосновение чего-то холодного и острого. Инстинктивно он замер, предчувствуя опасность, а когда услышал за спиной сиплый и угрожающий шепот:

— Сидеть, падла… — то понял, что в очередной раз влип.

Он опустился обратно в кресло. Лезвие все так же холодило ему шею.

— Ну? — спросил Никита. — Сел. Чего дальше?

— А дальше, — услышал он тот же сиплый шепот, — доставай из карманов все свои бабки… То есть как они там у вас называются… финики…

— Фишники, — поворачиваясь, сказал Никита.

— А я тебя знаю, — удивленно прошипел Гмырь, увидев лицо Никиты, — вот так номер. В темноте своего пацана за фраера принял…

— Нож, между прочим, мог бы и убрать, — заметил Никита.

— Ага…

Гмырь ухмыльнулся и поднял правую руку. Тут Никита заметил, что никакого ножа у Гмыря нет, а есть длинный и, очевидно, смертельно острый коготь, торчащий вместо указательного пальца.

Гмырь спрятал руку в карман и внимательно оглядел Никиту. Никита тоже внимательно оглядел Гмыря. Ничуть Гмырь не изменился с момента их первой и последней встречи в той камере, куда Никита попал сразу после того, как астролябия, управляемая рукой Вадика, размозжила ему голову.