Антон Твердов - Реквием для хора с оркестром

— Никто не понимает! — горько воскликнул батька, подрагивая пальцами на плечах Никиты. — Никто! Ты ведь знаешь, кто я?

— М-махно, — выговорил Никита, — Нестор Иванович.

— Махно, — подтвердил Махно, тяжело брякаясь на стул. — Вот в учебниках пишут — бандит, бандит… А ведь я — интеллигент! Один из первых русских анархистов! Один из самых крепких! Так меня Ленин называл! Вы в свое время помните еще Ленина?

— Да, — сказал Никита, — конечно…

— Номер 349-007, — хрипнул Махно и опрокинул себе в глотку содержимое стакана, — теперь где-то в правительстве заседает. Ведает бухгалтерией. А какими делами ворочал на Земле, а? А я… Я! Я ведь кавалер Ордена Боевого Красного Знамени! Я Перекоп штурмовал! Как сейчас помню…

Он поднялся, покачиваясь, подошел к стене, сорвал с нее кривую казацкую саблю и размахнулся так широко, что снес напрочь половину висевшей рядом портьеры.

— Дивизия-а-а! — заорал батька, ничего, кажется, не замечая вокруг. — По ко-оням! Арш! Галопом! Лобовой удар! Через колючую проволоку!!! Кто там упал?! Кони через колючую проволоку! А из окоп солдатики… из окоп из винтовок… Шарах! Шарах! Шарах!!! Шашкой наотмашь — р-раз! Знаешь, как сплеча рубят — от основания шеи до середины грудной клетки? Серые шинельки — и в серую грязь! А по тем, кто еще ворочается, — копытами… А потом!…

Голос его сорвался. Батька пошатнулся, выронил саблю, которая с жутко неприятным, медицинским звоном упала на каменный пол — как окровавленный скальпель в ванночку для инструментов. Махно шагнул к столу, но не сел, а остался стоять, закрыв лицо руками.

— А потом пулеметы с правого и левого флангов, — глухо заговорил он, — ды-ды-ды-ды… Самая смерть — когда пулеметы на наступающую конницу. Половины дивизии нет… Еще залп… И больше они не умолкали — пулеметы…

Махно опустил руки, и Никита с ужасом увидел его залитое слезами лицо. Махно опустился на стул и подвинул к себе бутыль.

— Ушел я от красных в Херсонские степи, — продолжал он, глядя на свои руки, обнимавшие бутылку, — и тогда Семен Буденный погнал меня, хорошо гнал — почти всех положил. А потом… И… И… только и знают про Махно, что он звезды на спинах коммунистов вырезал… Да еще как республику Гуляйполе учредил… Глупая, детская попытка. Но власти тогда даже таких шуток не понимали…

С деревянным стуком Махно уронил голову на стол.

— Может, выпьешь? — робко предложил Никита, когда прошло более пяти минут в тишине.

Не дожидаясь ответа, Никита налил. Батька с трудом выпрямился и в несколько длинных глотков опорожнил стакан.

— А грохнули меня в Париже, — уже спокойнее проговорил Махно. — Я, признаться, и не прятался от них. Знал, что найдут. Нашли…

— Кто? — осторожно спросил Никита.

— Как это кто? — слабо усмехнулся Махно. — НКВД — кто… Я как только здесь оказался, тут же обрадовался — есть возможность продолжать борьбу. Но меня быстро обломили. Все было так, как с Вольным Стрелком. Только того аннигилировали, а я скрываюсь. Пока. До поры до времени. Ушел в подполье. Разливай еще! Ушел, так сказать, в ПОПУ. Но ничего… Я им еще покажу всем… Не получилось там, так тут получится. Я им устрою… такое Гуляйполе, которого никто никогда не видел… Понял?

Никита не успел ответить. Батька проглотил налитую ему порцию «бухла», икнул и снова уронил голову на стол.

— Эй! — позвал Никита. — Э-эй!

Батька Махно захрапел.

— Кто тебя в милицию служить направил, придурка? — орал Гаврилыч на новобранца. — Откуда ты вообще взялся?

— Да, милый друг, откуда ты взялся? — мягко спросил Эдуард.

— Из-под Грозного, — уныло отвечал новенький надзиратель, очень похожий на самого Эдуарда Гаврилыча, если бы тот имел только одну голову. — Я знаю, что тут у вас одни ифриты служат, но мне это… протекцию дали… Сулейман ибн Сулейман.

Услышав фамилию начальника Городского управления милиции, Гаврилыч тут же осекся и замолчал. Эдуард же, как всегда в момент личных катаклизмов, закатил глаза в потолок и сделал вид, что о чем-то глубоко задумался или задремал.

— Я знаю, что тут у вас одни ифриты служат, — продолжал новичок, заметно приободрившись после того, как убедился, какой эффект произвели на Эдуарда Гаврилыча его слова, — но Сулейман ибн Сулейман, как оказалось, мой прямой предок. Он тысячу лет назад был воином Аллаха. В нашем роду — все воины Аллаха. А я как на мине подорвался — сразу сюда. Меня Сулейман ибн Сулейман вызвал и направил надзирателем в городскую тюрьму. Мой младший брат в прошлом году от ран умер, тоже у вас работает — секретарем. Только он почему-то паучком стал. Абдулла его зовут.

«Людишки! — злобно подумал Гаврилыч, косясь на капитулировавшего от дискуссии Эдуарда. — Вот поганое племя! А ведь тоже — некоторые из них из семени ифритов получились. И что теперь с ними делать? Попробуй Сулейману ибн Сулейману возразить».

— Мне Сулейман говорил, — сказал еще новобранец, — что, если какие проблемы будут, обращаться прямо к нему. Говорил, что коллектив тут дружный, хоть и немного нервный…

— Не надо к Сулейману обращаться, — проговорил быстро Гаврилыч, который уже успел сориентироваться на новом месте работы и знал, что начальник считает виноватым не того, кто на самом деле виноват, а того, кого пожелает считать виноватым, — не надо к Сулейману обращаться. Пока что. Ты только больше так не делай, как сегодня сделал. Ладно?

— Я не виноват, — пожал плечами новобранец, — я этого козла вел в камеру, а он выступать начал. Ну… я погорячился…

— Все мы горячимся время от времени, — терпеливо объяснял Гаврилыч, — ну, двинул бы ему разок-другой… Но зачем ты его сожрал? Подследственного-то?

Новичок почесал черную бороду и потупился.

— Ты откуда — с Земли?

— Я ж говорю — из-под Грозного…

— И там ты тоже людей жрал?

— Нет, — признался новичок. — Но иногда очень тянуло… Один раз даже пленного солдата укусил. А здесь… не сдержался…

— Больше этого не делай, — снова сказал Гаврилыч. — Все. Можешь идти. Да! И не забудь заполнить бумаги на сожранного. Напиши, что он… что он… А черт, иди я сам напишу.

Новичок снова почесал бороду и вразвалочку вышел из кабинета. Гаврилыч поудобнее расположил за рабочим столом свое массивное тело, разложил планшет, достал ручку и задумался. О чем писать в объяснительной, он не имел ни малейшего понятия. Тем более писать Гаврилыч не умел вовсе. А голова Эдуард из-за страха перед начальством так глубоко погрузилась в свои мысли, что ни на какие сигналы не отзывалась. Гаврилыч плюнул и вызвал по внутренней связи секретаря-паучка, который, как выяснилось, приходился новобранцу, из-за которого начался весь сыр-бор, младшим братом. Гаврилыч усадил секретаря за свой стол, велел писать тому под диктовку и принялся ходить по кабинету, мучительно выдаивая из собственных мозгов фразы и отдельные предложения. Паучок прилежно записывал. Примерно через час на свет появился документ следующего содержания: