Антон Твердов - Реквием для хора с оркестром

— Спрячь, бесстыдник! — кричал громила в парандже и делал очередной укол.

Федул, потирая задницу, поднимался наверх, а в коридорчике уже ожидал своей очереди богатырь Семен, готовый тоже представиться Ефроимом.

— Вот мерзавцы! — беззлобно усмехался Эдуард, наблюдая за перетасовками богатырей. — Надо же что придумали…

— Да… — невнимательно слушая Эдуарда, говорил Гаврилыч. — Девочка что надо… Хорошо…

— Хорошо, — соглашался Эдуард. — Теперь бы закурить еще…

— Ты ж не куришь? — поражался Гаврилыч.

— Только после секса, — парировал Эдуард. — Хотя, конечно, курение — явление сугубо отрицательное и вредное для общества. Тем более курение пыха…

— Гы… — неопределенно сказал Гаврилыч, доставая кисет с рублеными листьями отборного пыха.

— Но иногда отход от правил даже полезен, — развивал свою мысль Эдуард дальше. — Потому что исключения, как известно, только подтверждают правила. Эту мою теорию можно легко проиллюстрировать примерами из истории экономического развития некоторых капиталистических стран.

— Гы… Только не говори, что ты с этой Ангелиной по поводу этого… экономического развития базарил.

— Конечно! — загорячился вдруг Эдуард. — Исключительно ради выяснения некоторых вопросов относительно экономики и внешней политики господствующих капиталистических держав я и пошел на встречу с…

— Да ладно! — скручивая папироску, проговорил Гаврилыч. — Видел я, как вы там с ней… беседовали…

— Ты же обещал закрыть глаза и не подглядывать?!

— А ты на Дору пялился, извращенец!

— Исключительно ради выяснения некоторых вопросов относительно половой физиологии некоторых видов ифри…

— Вот балабол, — закурив и выпустив первую струю пепельно-серого дыма, — произнес Гаврилыч.

Эдуард прекратил дискуссию и попросил:

— Дай покурить, а?

— Обойдешься, — отреагировал Гаврилыч. — Тебя все равно торкнет рано или поздно. Тело-то у нас одно, хоть и две башки…

— Так это еще сколько ждать… Тем более ощущения совсем не те. Тебе достанется вся эйфория, а мне — абстинентный синдром…

— Чаво?

— Отходняк, говорю, мне достанется!

Гаврилыч снова затянулся.

— Вредно вообще-то тебе пых давать, — сказал он. — Ты ж его раз в сто лет куришь. А те, кто редко так употребляет, могут это… У них может это… крыша съехать. А у нас, если ты забыл, ответственное задание…

— Я не забыл, — проговорил Эдуард. — Но сейчас так хочется расслабиться после… серьезных разговоров относительно разъяснения некоторых вопросов…

— Ладно, ладно! — поморщился Гаврилыч и сунул в рот Эдуарду дымящуюся папироску. — Кури. Только не заводи с начала свой треп…

Отвоевавший папироску Эдуард несколько раз вчастую затянулся. Глазки его масляно заблестели, а вместе со струей дыма из его рта вырвался вздох наслаждения.

— Нравится? — осклабился Гаврилыч. — Ну, то-то… Только смотри — вдруг тебе на глюки пробьет…

— Как это? — не понял Эдуард.

— Глюки-то? Картинки цветные видеть будешь, которых на самом деле нет, — пояснил Гаврилыч.

— Галлюцинации, — догадался образованный Эдуард.

«А вообще неплохо было сейчас посмотреть какие-нибудь картинки вроде цветного кино, — подумал расслабленный Эдуард. — Ответственное задание от нас никуда не уйдет. Имею я право себе устроить небольшой отдых. Тем более в такое время, когда все остальные отвязываются по полной программе…»

Эдуард стал смотреть по сторонам, надеясь наткнуться на сценку, которая его развлечет, но вдруг увидел нечто такое, от чего папироска выпала из его широко раскрывшегося рта.

— Ты что?! — заорал Гаврилыч, проворно поднимая папироску. — Пых-то — он дорогой! А ты на пол такой здоровенный бычок выбросил!

— Смотри! — прошептал Эдуард. — Там…

— Там! Там! — передразнил его Гаврилыч, сдувая пылинки с папироски. — Я же говорил, не надо было тебе курить! Вот уже и глюки пришли…

— Это не глюки! — проговорил Эдуард. — Это на самом деле!

Гаврилыч усмехнулся.

— Вознесенский здесь! — зашипел Эдуард, вращая глазами. — Вон он — собственной персоной! Только поверни башку свою дурацкую и посмотри! Вон он! Стоит в очереди!

— Ну да! — снова усмехнулся Гаврилыч. — Вознесенский в очереди стоит! А больше там никого нет? Может, сам На Вал Ляю?

— Не упоминать имя правителя всуе, — напомнил Эдуард, вглядываясь куда-то, — но это на самом деле Вознесенский! Вот он — подошел к окошку и делает заказ! Вот — отошел от окошка! Ему укол делают! Посмотри — он совсем близко!

— Ну и обкурился ты, брат, — с жалостью проговорил Гаврилыч. — Надо же как тебя торкнуло с двух затяжек! Вознесенский тебе везде мерещится. Нет, Эдька, если не привык ты с давних лет к «бухлу» и пыху, то и начинать нечего… А то совсем с катушек съедешь! Лучше посмотри, какие два невообразимых урода поднимаются по лестнице! Это один из них в очереди выпендривался на нас! — сказал Гаврилыч и указал на Ххтура и Гоурта, которые освоились в Первом загробном настолько, что решили теперь посетить «Публичный домъ».

— Сам ты урод невообразимый! — отчаянным шепотом воскликнул Эдуард. — Вознесенскому уже укол сделали — он идет прямо к нам! Обернись ты, чучело! Обернись и посмотри — это же Вознесенский!

— Не буду я оборачиваться, — сварливо проговорил Гаврилыч, очень обиженный на то, что его обозвали «чучелом». — У тебя глюки, так сиди и молчи…

— Щас у тебя глюки будут! — растеряв всю свою интеллигентность, заорал Эдуард. — Как врежу по макушке! Обернись, тебе говорят!

Ошарашенный такой резкой переменой Эдуарда, Гаврилыч все-таки обернулся и, увидев самого настоящего Никиту Вознесенского, поднимающегося по лестнице, открыл рот.

— И правда… — пробормотал он.

На резкий крик Эдуарда Никита не обратил никакого внимания, потому что не обращал внимания вообще ни на что. Он всего минуту назад заказал себе в комнату изотерическую проекцию Анны, получил укол и теперь шел, терзаемый самыми противоречивыми мыслями. С одной стороны, ему хотелось — больше всего на этом и на том свете — хотелось увидеть, обнять, поцеловать Анну. А с другой — как он снова перенесет, если изотерическая проекция деловито осведомится на тему, в какой позе будет происходить сношение?

Но желание увидеть — может быть, в последний раз — Анну было сильнее всего. Никита, пообщавшись с громилой в парандже, стремительно побежал вверх по лестнице, на середине которой растолкал в разные стороны медленно двигавшихся Ххтура и Гоурта, но даже не заметил этого.

И лишь когда услышал истошный крик: «Лови Вознесенского!» — словно бы очнулся.

Суматоха, поднятая воплями Эдуарда и Гаврилыча, усилилась и развилась до степени совершенного безобразия, когда из комнаты на лестницы выбежали полуголые богатыри, к которым через некоторое время присоединился Рашид, то и дело подтягивавший спускающиеся до колен штаны.