Александр Попов - Ваших бьют!

— Вы тут одни?

Девочки, опешившие от глубины этого вопроса, молчали. Затем Даша начала тихо бормотать:

— Мы тут не одни, а втроем с Александром Игнатьевичем, нашим куратором. А то, что без разрешения к нему пришли, так нам давно обещали, вот мы и решили проведать его после ужасной травмы. А предупреждать никого не стали, чтобы…

И все в таком же стиле. Услышав эту тираду, я даже немного воспрянул духом. Я ведь раньше думал, что сестрицы только меня не слушаются, а оказывается, это их обычное состояние. Но все-таки они хорошие, даже без разрешения меня навестить пришли, а то как же я после травмы… Стоп, какой травмы? Ужасной? Так, может, я при смерти? С другой стороны, не могут же девочки быть такими бессердечными, чтобы сигать по телу своего умирающего куратора. А может, у меня бред? Точно, ну ведь подозревал же, что не может быть комната такого отвратительного цвета!

Тем временем под непрекращающееся бормотание сестер майор (надо же, сколько мне чести!) оглядел комнату, скривился, что позволило мне усомниться в вынесенном самому себе диагнозе, удрученно на меня посмотрел, словно декоратором этой гадости был я, и, пододвинув к себе стульчик, спросил:

— Александр Игнатьевич, можно присесть? Дело в том, что у нас к вам серьезный разговор.

Едва он это произнес, как в комнате что-то изменилось. Сначала я решил, что это магический номер, нацеленный подчеркнуть всю важность момента, но потом понял, что просто девочки, понявшие, что пришли не по их души, как по команде перестали бубнить, закрыв рты, но компенсировали это действие раскрыванием ушей на всю возможную ширину. Они постарались незаметно сдвинуться в сторону так, чтобы не находиться на линии «куратор — милиционер», в надежде, что про них забудут и вследствие этого они будут в курсе событий.

Я прочистил горло, встал с кровати и галантно предложил присаживаться. Но как раз с этим произошла заминка, так как я теперь стоял. И поскольку в комнате Барби больше мебели не было, если бы он присел на стул, мне бы пришлось сесть на кровать, а в таких условиях разговор носил бы несколько фривольный характер. Поэтому он отставил стул, покосился на девочек, которые мгновенно напряглись, готовые отстаивать свое право присутствовать при разговоре представителя власти их Школы с их куратором. Я был уверен, что, если им откажут в таком пустяке, сестры потребуют, чтобы я за них вступился, так как я вообще нахожусь здесь исключительно благодаря их стараниям. Но, неблагодарный, я решение этого вопроса был намерен оставить за майором, как более компетентным, поэтому даже немного расслабился.

Милиционер еще раз взглянул на близняшек, вздохнул и спросил:

— Александр Игнатьевич, как вы себя чувствуете?

Вопрос уже сам по себе вызвал у меня беспокойство, так как почти всегда означает, что у того, к кому он обращен, либо уже что-то случилось со здоровьем, либо вот-вот случится. Вооруженный этой усвоенной за годы жизни мудростью, я не стал делать скоропалительных выводов, а внимательно прислушался к своим ощущениям. Мысленно ощупав себя с головы до ног, я не нашел никаких поводов для беспокойства, только давали о себе знать оттоптанные коленками девочек бока, да немного ныла спина ввиду чрезвычайной мягкости матраса кровати. Но на всякий случай я решил уточнить:

— Вроде нормально, а в чем дело-то?

Майор внимательно на меня посмотрел, протянул руку к затылку, но, заметив мой взгляд, остановил ее, осуждающе на нее взглянул, для надежности спрятал за спину и ответил:

— После того как вы перехватили у нападающего команды Школы мяч, что позволило вашим коллегам одержать победу в матче…

Тут я его бессовестно перебил, заорав что-то восторженно-торжествующее и вскинув руки вверх, отчего мой визитер снова скривился. Определенно либо ему не нравились мои манеры, либо он не являлся болельщиком нашей команды. Настала моя очередь трепать девчонок, которые не испытывали никакого энтузиазма по этому поводу, ввиду того что они уже знали результат матча или из-за банальной ревности, что их появление (в силу обстоятельств) вызвало у меня меньший ажиотаж. Когда мои безумные пляски уже достаточно утомили официальное лицо, оно громким кашлем привлекло к себе мое внимание и, вложив максимум сарказма в голос, вопросило:

— Александр Игнатьевич, не будете ли вы так любезны уделить немного внимания скромному работнику правопорядка?

Я, минуту назад торжествующий по поводу успехов нашей команды, недовольно насупился, обиделся и продолжил в том же духе:

— Ну если так будет угодно вашей милости. — При этом я, замороченный обстановкой, внезапным появлением девчонок, а затем и милиции, выпрямился в струнку и отвесил изящный поклон.

А что они в самом деле? Я прибыл сюда по приглашению, заверенному руководством Школы, как указывалось в нем, «за особые заслуги», а со мной обращаются, словно с преступником, — ограничивают свободу передвижения, не дают свиданок, допрашивают. Продолжая злиться, я выпрямился, заложил руки за спину и снова съязвил:

— Не при делах я, начальник!

«Начальник» остолбенел, я тоже, поняв, что перегнул палку. Но злость не позволяла мне извиниться, хотя перед глазами снова забрезжили картины темных казематов. Девочки, ошарашенные моим бунтарским поведением, открыли рты, да так, с открытыми ртами, и шагнули и своими тщедушными фигурками заслонили меня от представителя власти. Я попытался отодвинуть их, но они упирались и недовольно на меня шипели. Наша возня продолжалась с пару минут, когда майор громко вздохнул, взял-таки стульчик, оседлал его, положив локти на спинку, и уселся, подперев голову руками. Когда он закрыл лицо ладонями, мы успокоились и решили: либо дело действительно серьезное, либо наша троица вконец утомила милиционера.

Я обошел девчонок, сел напротив него на кровать, благо что второй спинки не было, и попробовал вернуть разговор в позитивное русло:

— Извините, просто я сегодня что-то сам не свой.

Майор приподнялся с места, протянул мне руку для пожатия и сказал:

— Давайте начнем сначала. Майор местного отделения милиции Серегин, глава образованного вчера отдела по борьбе с преступностью.

Ничего себе новости! Это значит, что до вчерашнего дня преступности здесь не наблюдалось. И надо же, именно я первый из свидетелей (подозреваемых), к кому он обратился. Велика честь, только чем мне это обернется? Я тоже привстал, пожал его руку и всем своим видом выразил готовность слушать. Он, убедившись, что больше никаких эксцессов не предвидится, снял наконец многострадальную фуражку и заговорил:

— Дело в том, Александр Игнатьевич, что вопрос о вашем здоровье я задал неспроста. Вы помните, что с вами вчера случилось?