Урсула Ле Гуин - Обездоленный (Обделённые)

Дома Оииэ был совершенно другим человеком. С его лица исчезло выражение скрытности, и он говорил, не растягивая слова. Жена и дети держались с ним почтительно, но эта почтительность была взаимной. Шевеку были довольно хорошо известны взгляды Оииэ на женщин, и он был удивлен, увидев, как изысканно вежливо, даже деликатно, тот ведет себя с женой. «Это и есть рыцарство», — подумал Шевек, лишь недавно узнавший это слово; но вскоре он решил, что это — нечто лучшее, чем рыцарство. Оииэ любил свою жену и доверял ей. Он вел себя с ней и с сыновьями, в общем, так же, как вел бы себя анаррести. У себя дома он держался просто, по-братски, как свободный человек.

Шевеку казалось, что рамки этой свободы очень тесны, что эта семья очень мала; но и сам он чувствовал себя здесь настолько более свободно, так легко, что ему не хотелось критиковать.

Когда разговор на время прервался, младший мальчик тихим, чистым голоском сказал:

— У г-на Шевека не очень хорошие манеры.

— Почему? — спросил Шевек прежде, чем жена Оииэ успела оборвать малыша. — Что я сделал не так?

— Вы не сказали «спасибо».

— За что?

— Когда я вам передал блюдо с маринованными овощами.

— Ини! Замолчи сейчас же!

(«Садик! Не эгоизируй!» — интонация была точно такая же.)

— Я думал, что ты делишься ими со мной. Разве это был подарок? У меня на родине «спасибо» говорят только за подарки. Остальным мы делимся, не рассуждая об этом, понимаешь? Хочешь, я верну тебе эти овощи?

— Нет, я их не люблю, — сказал мальчик, глядя снизу вверх в лицо Шевека темными, очень ясными глазами.

— Поэтому делиться ими особенно легко, — сказал Шевек. Старший мальчик корчился от подавляемого желания ущипнуть Ини, но тот засмеялся, показав мелкие белые зубки. Позже, когда опять наступила пауза, он наклонился к Шевеку и тихо спросил:

— Хотите посмотреть мою выдру?

— Да.

— Она в саду за домом. Мама ее отправила в сад, потому что боялась, что она вам будет мешать. Некоторые взрослые не любят животных.

— Я люблю смотреть на них. На моей родине животных нет.

— Неужели нет? — спросил старший, изумленно раскрыв глаза. — Отец! Г-н Шевек говорит, что у них там нет никаких животных!

У Ини тоже сделались большие глаза.

— А что же у вас есть?

— Люди. Рыбы. Черви. И древесный холум.

— А что такое древесный холум?

Этот разговор длился еще полчаса. В первый раз Шевека на Уррасе попросили описать Анаррес. Расспрашивали дети, но родители с интересом слушали. Шевек старательно избегал этической модальности: он пришел в гости не для того, чтобы агитировать детей хозяина дома. Он просто рассказывал им, как выглядит Пыль, как выглядит Аббенай, как на Анарресе одеваются, что люди делают, когда им нужна новая одежда, чем занимаются дети в школах. Ответ на этот вопрос вопреки намерениям Шевека оказался пропагандой: Ини и Аэви пришли в восторг от учебной программы, в которую входили сельское хозяйство, плотницкое дело, регенерация сточных вод, типографское дело, сантехника, дорожно-ремонтные работы, курс драматургии и все другие «взрослые» специальности, необходимые в общине, и от его признания, что никого никогда ни за что не наказывают.

— Хотя иногда, — сказал он, — тебя могут заставить на некоторое время уйти и побыть в одиночестве.

— Но что же, — сказал Оииэ внезапно, словно он давно держал в себе этот вопрос, а теперь он у него вырвался, как под давлением, — что же заставляет людей поддерживать порядок? Почему они не грабят и не убивают друг друга?

— Никто ничем не владеет, поэтому и грабить некого. Если кому-то нужна какая-то вещь, он берет ее из распределителя. Что же до убийств… ну, не знаю, Оииэ; при обычных обстоятельствах вы бы стали меня убивать? А если бы вам этого все-таки захотелось, остановил бы вас закон, запрещающий убийства? Принуждение — наименее эффективный способ поддержания порядка.

— Ну, ладно, а как вы добиваетесь, чтобы люди выполняли грязную работу?

— Какую грязную работу? — спросила жена Оииэ, потерявшая нить разговора.

— Собирать мусор, копать могилы, — ответил Оииэ; Шевек добавил:

— Добывать ртуть, — и чуть не сказал: — Перерабатывать дерьмо, — но вспомнил об иотийском табу на скатологические выражения. Еще в самом начале своего пребывания на Уррасе он подумал, что уррасти живут среди гор экскрементов, но никогда не произносят слова «дерьмо».

— Ну, мы все выполняем такие работы. Но никому не приходится выполнять их особенно долго, разве что кому-то эта работа нравится. Каждую декаду комитет управления общиной, или квартальный комитет, или любой, кому он понадобится, может попросить его один день участвовать в такой работе; составляются списки очередности. Есть еще назначения на неприятную работу, или на опасную, как ртутные рудники или дробилки, в норме они не превышают полугода.

— Но тогда, значит, весь персонал состоит из неопытных работников?

— Да. Производительность низкая; но что же еще можно сделать? Нельзя же велеть человеку выполнять работу, от которой он за несколько лет станет инвалидом или умрет. Зачем ему это?

— Он может отказаться выполнять этот приказ?

— Это не приказ, Оииэ. Он приходит в РРС — управление распределения рабочей силы — и говорит: я хочу делать то-то и то-то; что у вас есть? И они ему говорят, где есть такая работа.

— Но тогда почему люди вообще делают грязную работу? Почему они соглашаются на это хотя бы даже раз в десять дней?

— Потому что такую работу делают вместе… И по другим причинам. Вы знаете, на Анарресе жизнь не такая богатая, как здесь. В маленьких общинах развлечений немного, а несделанной работы — уйма. Поэтому, если человек большей частью работает на ткацком станке, то каждый десятый день ему приятно выйти на воздух и проложить трубу или вспахать поле, каждый раз с другой группой людей… И потом — дух соревнования. Здесь вы считаете, что стимулом к работе являются финансы, нужда в деньгах или стремление разбогатеть; но там, где нет денег, возможно, яснее видны истинные мотивы. Люди любят делать дело, и делать его хорошо. Люди берутся за опасные, тяжелые работы, потому что они гордятся тем, что делают их, потому что тогда они могут… мы это называем «эгоизировать»… — хвастаться? — перед более слабым. «Ну, вы, мелкота, глядите, какой я сильный!» — Знаете? Человек любит делать то, что у него хорошо получается… Но по существу это вопрос цели и средств. В конце концов, работу делают ради самой работы. Это — единственная радость, которая никогда не кончается. Личное сознание это знает. И общественное сознание, мнение соседей, тоже. На Анарресе нет других наград, нет другого закона. Только твое собственное удовольствие и уважение твоих соседей. И все. В таких условиях человек понимает, что мнение соседей становится очень мощной силой.