Алексей Атеев - ЧЕРНОЕ ДЕЛО

– Раны?! - взвился отец. - Да уж, именно раны!

– Чего ты психуешь?! - перешла на повышенные тона и мать. - Сам же начал. Опять будешь пугать? Не надо! Хуже, чем здесь, не будет! Эта робинзонада страшнее любой каторги. Да она и есть каторга. Весь год я не разгибала спины. Ты посмотри, на кого стала похожа. Старуха! Я - старуха!!! А сколько мне лет? Ты, наверное, забыл? А дети?! Они, по-моему, постепенно дичают. Превращаются в зверей. И это дворянские отпрыски! Нельзя жить без людей. Нельзя!!! Я понимаю, почему прежние поселенцы ушли отсюда. Не смогли вынести одиночества. А ведь у них была вера! Даже она не спасла. Сбежали! Нельзя человеку одному.

– Что ты предлагаешь? - спокойно спросил отец.

– А что тут предлагать. Нужно уходить отсюда.

– Хорошо. Давайте решим так. Как только замерзнут болота, я схожу в город, разведаю обстановку. А главное, продам меха, добуду денег. Тогда можно и уходить. До холодов это все равно немыслимо. Даю слово, я найду выход.

Мать молча пожала плечами.

– Ну что ж. Будем ждать. - После этого разговора она явно повеселела, сестра же вообще возликовала., Оживилась, достала учбеники, стала заниматься с матерью языком. Как видно, жила только надеждой.

Сережа почти не принимал участия в обсуждении предстоящих перемен. Из них всех он наиболее равнодушно воспринял известие о возможном переезде. Ему и здесь было неплохо.

После памятной ночи возле могильника что-то странное стало происходить с ним. На первых порах, казалось, все осталось по-прежнему. Работа, рыбалка, охота… Но перемены, первоначально еле заметные, становились более ощутимы. Началось с того, что мальчика стали сторониться домашние животные. Мерин Костя всхрапывал, беспокойно прядал ушами, нервно дрожал, когда Сережа приближался к нему.

– Ты что же, бьешь лошадь? - поинтересовался отец и пристально взглянул в глаза Сережи.

– Нет.

– Знаю, что нет, я бы первый заметил. Но почему он тебя боится?

Сережа пожал плечами. Зана вот тоже. Раньше не отходила, а теперь и за куском не подойдет.

– Странно, - отец задумчиво провел ладонью по холке коня. Он еще раз внимательно взглянул на сына.

– Сам-то ты что думаешь? Почему животные от тебя шарахаются?

– Я действительно не понимаю. Может быть, потому, что все время нахожусь в лесу? Пахнет от меня, что ли, по-другому?

На этом разговор закончился. Сережа не придал ему особого значения. Мало ли что сторонятся. Животные и есть животные, что с них взять? И все-таки мальчик и сам понимал, что с ним что-то происходит. Словно какое-то неведомое существо поселилось внутри и смотрит на мир его глазами, слышит его ушами, воспринимает окружающее на свой, совершенно отличный от человеческого лад. Еще в самом конце лета по вечерам, когда наступали сумерки, Сережу стало нестерпимо тянуть из дома. Обычно он уходил к заброшенному кладбищу, ложился на пригорок и устремлял глаза ввысь. Нагретый за день песок согревал спину. Приятная расслабленность проникала, казалось, в каждую косточку, в каждую клеточку тела. Небо из темно-синего становилось черным, из-за леса выплывала полная луна и медленно поднималась на небосклоне, притягивая к себе взгляд. Сверкающий диск постепенно растворял реальность. Чудилось, что грудь распахивается и в нее вливается необозримое пространство, растворяет, вздымает над землей и несет за тысячи верст над городами, лесами, горами. Но не только пространство переливается сквозь его телесную оболочку. Чудовищная сила наполняет мускулы. Сила увеличивается в сто, нет, в тысячу раз. Махни рукой, и столетняя береза повалится как сухая былина. И запахи… Обоняние тоже творило странные вещи. Нос, следуя за дуновением ветерка, улавливал присутствие неведомых существ, копошащихся в траве, прячущихся в лесу, перепархивающих с дерева на дерево, дегтярный запах кузнечиков, сладкий зовущий аромат муравейника, ни с чем не сравнимый густой дух пчелиного роя, гнездящегося в старом дупле.

Трудно сказать, сколько времени длилось это состояние. Может, полчаса, может, час… Обычно уже глубокой ночью Сережа возвращался в дом и тихонько ложился на свое место. Правда, с наступлением холодов он перестал убегать в лес, но тут началось другое.

Как было заведено с самого начала, они продолжали по субботам все вместе мыться в бане. Сережа давным-давно привык к виду обнаженных тел матери и сестры и не обращал на них никакого внимания. Они не будили ни болезненного любопытства, ни стыда. Чего тут было стыдиться! Все сто раз видено-перевидено. И вдруг все изменилось.

В тот первый раз мальчик, как всегда, вместе со всеми разделся в предбаннике и вошел в наполненную душистым жаром парную. Пахло березовым листом, раскаленным камнем, озерной водой, разогретым деревом. И еще какой-то запах… Сережа, совсем как зверь, настороженно вытянул шею, принюхался. Запах был незнакомый и странно возбуждал. Впрочем, назвать его незнакомым было нельзя. Так пахли мать и сестра, но только в обычное время значительно слабее, почти неуловимо. А сейчас…

Мальчик вздрогнул, едва заметная дрожь прошла по телу. Он напрягся. Сладкая истома волной пробежала по телу. Словно искорка зажглась внизу живота, зажглась и тут же ярко вспыхнула, воспламенив все тело.

Бок о бок с ним мылась сестра. То бедром, то рукой она время от времени касалась его, совсем этого не замечая. Именно от нее и сильнее всего шел нежный пьянящий запах. Голова у мальчика закружилась. Он выронил рогожную мочалку и едва слышно глухо заворчал… Сестра, однако, услышала непонятные звуки. Она удивленно посмотрела на брата:

– Ты чего?

Сережа уставился на ее блестящее в полумраке тело, на небольшую грудь, плоский живот, маленький треугольник волос, словно видел все в первый раз. Он дотронулся до ее груди и провел пальцем по соску.

Ворчание сменилось приглушенным рычанием.

– Дурак! - крикнула сестра и отпрянула.

– Что такое? - поинтересовалась мать.

– Он трогает меня, - обиженно сказала сестра.

– Ну и что? - не поняла мать.

– А ничего! - закричала девочка. - Пусть уберет свои руки, - и выплеснула на Сережу ковш холодной воды.

Мать приблизилась, глянула на сына. Едва заметная грустная усмешка пробежала по ее губам.

Холодная вода привела мальчика в чувство. Ему внезапно стало нестерпимо стыдно. Забившись в угол, он кое-как домылся и опрометью выскочил в предбанник. Натянув на мокрое тело одежду, он убежал в избу. С тех пор Сережа старался мыться один. Никто его ни о чем не спрашивал.

В декабре, когда болота замерзли, вновь отец отправился в город. Он пробыл там недолго, дней шесть, но когда вернулся, сообщил, что меха продал и теперь можно собираться в дорогу. "Если вы, конечно, не передумали", - оговорился он.