Лоис Лоури - Сын [litres]

Когда пришла весна, девочки стали собирать для Клэр букетики первоцветов и украшать ими подаренную Эйнаром шляпу; по ней ее теперь узнавали издалека. Широкие поля шляпы защищали глаза от солнца, но, чтобы посмотреть на море, все равно приходилось прикладывать ладонь – до того ослепительны были искры на бело-серых волнах в ясные дни. В поселке привыкли, что она стоит так и подолгу глядит на море, словно что-то высматривает. Ветер треплет медные волосы, прибивает юбку к ногам, а она стоит и смотрит, смотрит. Как будто ждет.

Клэр и сама чувствовала, что внутри живет смутное ожидание, но не имела представления, чего именно. Море смыло ее воспоминания, оставив только имя.

– Сколько тебе лет, Морская? – как-то раз спросил веснушчатый мальчишка по имени Синдри, вставая вровень с девушкой и надеясь оказаться выше ростом. Но Клэр оказалась выше, и Синдри расстроенно выпятил губу. Элис, собиравшая травы поблизости, ответила за Клэр:

– Ей шестнадцать или около того.

Кому как не старухе, лечившей соседей с младенчества, было понимать про возраст, когда человек сам его не знает.

– Шестнадцать… – эхом повторила Клэр, и ей стало грустно, что она не помнит ничего из прошедших шестнадцати лет. Рядом играли маленькие девочки, быстрые и яркие, как бабочки. Они хохотали и бегали друг за другом. Клэр смотрела на них и гадала, какой была сама в их возрасте.

Синдри же помчался в поселок и сразу всем рассказал, но большинству это было не слишком интересно. А вот Большой Андраш провел рукой по своей густой светлой бороде.

– Шестнадцать, смекаете? – сказал он приятелям. – Значит, готова стать женой.

Сейчас городок тоже готовился к свадьбе: Гленис, тихая и ясноглазая, должна была выйти за конюха Мартина. Ему только исполнилось двадцать, а ей еще не было семнадцати. Здесь часто выдавали девиц в шестнадцать.

Но Дед Бенедикт и Элис, за неимением у Морской собственных родителей, сказали Андрашу нет.

– Пусть море вернет ей украденную память, – сказал Бенедикт. – Пусть сперва вспомнит и расскажет нам, кто она такая.

– А если этого не случится? – разозлился Большой Андраш.

– Случится, – отрезала Элис. – Нужно время.

Андраш разозлился еще больше:

– Море никому и ничего не отдаст, старые вы дураки! Только мусор и дохлую рыбу на берег выплевывает. От всего, что море нам «возвращает», несет гнилью.

– А от тебя несет потом, Андраш, – добродушно рассмеялась Элис. – Помылся бы, если хочешь, чтобы девушка поближе подошла. Вымой голову и пожуй мяты. Может, тогда однажды утром она тебе улыбнется.

Большой Андраш отмахнулся и пошел прочь. Глядя ему вслед, Бенедикт задумчиво произнес:

– Вот мы говорим, что память к ней вернется, а я сам в этом не уверен. Море как будто высосало из нее душу и оставило пустой… Она что-нибудь рассказывает?

Элис покачала головой:

– Помнит, как очнулась у меня, и все. Не помнит ни как попала в шторм, ни как ты ее спас.

Старики шли по дорожке между лугом и лесной опушкой. Они дружили больше шестидесяти лет. У каждого теперь имелась палка для ходьбы. Дед Бенедикт был еще вполне крепок, но спина начинала подводить. Элис и вовсе была теперь с горбом.

Элис несла корзинку, чтобы собрать листьев малины и приготовить отвар для Брины. С тех пор как шесть лет назад родилась Бетана, женщина потеряла троих детей и почти впала в отчаяние. Сейчас она снова была беременна, и Элис готовила ей отвар, который иногда помогал выносить плод.

– А нет ли какой травки для памяти? – спросил Бенедикт, останавливаясь, чтобы дождаться Элис, пока она выбирает листья на шипастом кусте. Та рассмеялась.

– А как же, вот, попробуй-ка, – она потянулась к деревцу за кустом, содрала кусочек коры и протянула ему. – Жуй и вспоминай.

– Что вспоминать? – не понял Бенедикт, но кору послушно положил в рот и принялся жевать.

– Что хочешь. Что-нибудь, чего давно не вспоминал.

Она с улыбкой наблюдала, как старик закрывает глаза и продолжает жевать, а потом морщится.

– Фу, горечь, – сказал Бенедикт, выплевывая кору. – Но я вспомнил, как мы первый раз танцевали.

– Нам было по тринадцать, – кивнула Элис. – Хорошенько вспомнил?

– У тебя были розовые цветы в волосах.

– Они росли на пляже.

– Еще ты была босая.

– Ты тоже. Потому что было лето.

– Точно. Трава была теплой. Но влажной из-за росы, потому что дело было рано утром. Почему мы танцевали рано утром?

Бенедикт поднял бровь. Элис снова рассмеялась.

– Может, еще пожуешь, чтобы вспомнить?

– А я от тебя хочу услышать.

Элис сложила последние листья в корзину, выпрямилась, взяла палку и вернулась на дорожку.

– Домой мне пора, – сказала она с улыбкой и пошла прочь.

– Элис! Может, дашь коры девчонке? – крикнул Бенедикт.

Она повернулась:

– Ей кора не поможет. Надо захотеть вспомнить. Заставить мысли возвращаться в прошлое. Она сделает это, когда будет готова, – добавила она и снова побрела прочь, чтобы успеть приготовить отвар для Брины. Но старик окликнул ее еще раз:

– Элис! Ну все-таки, почему мы танцевали?

– Вернись в тот день, и вспомнишь сам!

Она отвернулась и ускорила шаг, качая головой. Сама-то она прекрасно помнила: они были босые, оба с цветами в волосах и совершенно одуревшие от первой любви.

Клэр была в доме и резала молодой бледно-зеленый лук из огорода Элис. На столе были свежая зелень и толстая баранья кость, готовые отправиться в котелок, который булькал на огне. Медные волосы девушки были перетянуты лентой, а за пояс юбки она заправила тряпку, чтобы не запачкаться.

– Я суп затеяла, – сказала она, когда вернулась Элис.

– Вижу. – Старуха высыпала листья из корзины в миску. – Подожди, я только отолью кипятка для отвара.

Она половником налила горячей воды на листья. Над миской поплыл пар, а листья начали отдавать свой цвет воде.

– Это для Брины?

– Да. Если потеряет еще одного, у нее сердце разобьется.

Клэр наклонилась над миской, закрыла глаза и вдохнула пар. Тонкие прядки, выбившиеся из-под ленты, закурчавились от влажности. Секунду она стояла не шевелясь, вдыхая. Потом Клэр внезапно ахнула и отшатнулась.

– Я не могу… – начала было она, но тут же умолкла.

Элис подошла и пригладила ей влажные волосы.

– В чем дело, детка?

– Я думала… – но девушке не удавалось продолжить. Она неуверенными шагами дошла до кресла, села и уставилась в очаг. Задумчиво посмотрев на нее еще мгновение, Элис подошла к своему сундуку, отперла ржавый замок и подняла тяжелую резную крышку. Ее отец сделал этот сундук для ее матери больше столетия назад в качестве подарка на свадьбу. Потом сундук перешел к Элис. Мать хранила там постельное белье и детские платьица, переложенные лавандовым цветом. Ничего не сохранилось, хоть лаванда и замедлила тление. А Элис использовала сундук только для сокровищ, которых в ее жизни было мало.