Станислав Лем - Охота [сборник litres]

– Электричество?

– Говорю тебе, сынок, что неизвестно. Сидят там, балаболят, слышишь, как полевые генераторы для них работают?

– И что?

– И ничего. Шар – не шар, тверже камня, да что там – алмаза, уж по-разному к нему приступали – ни сдвинуть, ни поцарапать, а в середине – парень и девушка.

– Что вы говорите! Это правда? Как это? И живы?

– Где там – такие, ну, отливки, вроде гипсовых, как мумии. Ты видел когда-нибудь мумию?

– Только по телевизору.

– Вот, это выглядит похоже. В середине, в этом шаре, оба белые, как кость. Но это не тела – не люди…

– Как это не люди? Господин майор, по правде говоря, я ничего не понимаю.

– Сынок, сынок, а ты думаешь, кто-то понимает? Блеснуло, громыхнуло, в самый полдень что-то упало, сделало воронку, как от двухтонной бомбы, из середины вылез стеклянный пузырь, большой, что твой кузов. В паре шагов от того места, где упал, парень лежал с девушкой – ну, лето, амуры. Уложило обоих на месте.

– Что?

– Умники не знают что. Одни говорят: взрывная волна. Другие: от жары. Тут должно было быть чертовски жарко, как эта штука упала. Ну, как снаряд. Опалило их, скрутило, наверняка не успели даже испугаться…

– Но вы говорили, что они в этом… в этом шаре?

– Не они. Их подобия. Как бы отливки. Впрочем, не совсем точные. Я смотрел на них с разных сторон. Есть там и частичка куста, под которым лежали…

– Где?

– В этом шаре.

– Господин майор, так что все это значит?

Майор затянулся в последний раз и отбросил окурок, который прочертил геометрически правильную розовую параболу и погас.

– Неизвестно. Успокойся, сынок, не только ты или я ничего не знаем. Профессора, ученые, президент – все в таких же сомнениях, как и мы. Фотографировали, измеряли, искали, самолеты ежеминутно что-то сбрасывали – целая лаборатория спустилась на парашютах! Репортеров, важных персон, всяких прощелыг – толпы. Видел посты?

– Да. Действительно проверяют, штук десять миновал только на этом шоссе.

– И все равно, кого тут только не было, хоть отбавляй, хлопот не оберешься – в пятом часу телевидение на собственных машинах прилетело, еле их выставили. Не разрешили приземляться, так они с воздуха стрекотали и передавали, как могли.

– И я, в самом деле, должен в это стрелять?

– По правде говоря, еще неизвестно. Ученые – ну, знаешь же! Трясутся над этой штукой. Был скандал! К счастью, не ученые у нас правят. Дали им еще четыре часа. Они почти прошли. А требовали четыре недели!

– А этот… этот шар что-нибудь делает?

– А что он может делать? Ничего не делает. До вечера немного дымил, но теперь перестал. Похоже, он стал холодным, но прикасаться к нему по-прежнему нельзя – привезли тут разных животных, даже обезьян, и проводили эксперименты. Которое коснется, сразу шлеп, и все кончено.

– Господин поручик! Сообщение! – раздался голос сверху.

Командир танка подскочил к башне, из которой высунулся к нему танкист в шлеме. Звезды спокойно мерцали у него над головой.

Поручик при свете фонаря с трудом читал каракули на листке, вырванном из блокнота.

– Господин майор – уже! – с волнением сказал он.

– Что, едешь колоть?

– Так точно.

Танкист взобрался наверх. Через минуту двигатель затарахтел громче, танк крутнулся на месте и двинулся в направлении холма. Майор заложил большие пальцы за ремень и смотрел ему вслед. Вдали, в области осветленного пространства, что-то происходило. Тени задвигались быстрее, чем раньше, слышался тонкий, писклявый шум, вверх возносились какие-то дымы, сверкали фонари, а в центре этого муравейника сияла, словно собирающая блеск линза, капля голубоватого света. Треск танкового двигателя удалялся, один раз слегка усилился, когда темное пятно, которому предшествовала двойная полоса света, взбиралось на склон. Большие рефлекторы на вершинах холмов задрожали и медленно, миллиметр за миллиметром, начали разъезжаться, их лучи поочередно уходили с бледнеющей груши, наконец, остались лишь два прожектора, которые с двух противоположных сторон скрещивали на ней свои полосы света. Майор машинально начал считать. Темнота вокруг него была полна человеческих голосов, слышался гул малых вездеходов, едущих к шоссе, люди с большими фонарями шли, раздвигая траву, капли росы стекали по стеклам отражателей, где-то далеко кто-то кричал что-то неразборчивое, этот крик мерно, неутомимо повторялся, генераторы за холмом с мелодичным урчанием работали на высоких оборотах, и вдруг все эти отзвуки прервал сдавленный, глухой грохот.

Майор напряг взор, но ничего не увидел. Грохот повторялся теперь ритмично, каждые несколько секунд – между одним и другим он досчитал до десяти. Но напрасно пытался он увидеть вспышку выстрела. «Наверное, стоит за хребтом», – подумал он. Вдруг услышал мерный скрежет железа. В последнюю минуту он отскочил с дороги тягача, который волок высокую, неуклюжую, облепленную людьми махину, колышущуюся на фоне звезд. Когда она проезжала мимо него, в лицо ему ударил отблеск далеких огней, отраженный от стекла двухметрового выключенного зенитного прожектора. Невидимый танк по-прежнему стрелял. Поскрипывание за плечами майора стихло, теперь он слышал мерный, приглушенный топот многочисленных ног. Рядом мимо продвигался длинный, прерывавшийся то тут, то там поток людей, снова и снова поднимались и опускались фонарики с забрызганными стеклами, вдруг с конца колонны в его сторону поплыла волна неясных голосов, она подходила все ближе, что-то передавалось из уст в уста, водители вездеходов, опережающих людскую вереницу, перекрикивались, волна звуков обтекла его, была уже далеко, у шоссе, а он по-прежнему ничего не знал.

– Что?! Что?! – крикнул он.

– Не берет! Не берет снаряд! – ответило сразу несколько голосов из темноты, как бы разочарованных или печальных. И уже за ним зазвучали вопросы и повторялся теперь ясный, понятный ответ:

– Не берет, не берет…

Его ослепила фара, огненное око, раздвигающее стебли травы, кто-то позвал:

– Вы сядете, господин майор?!

Водя рукой по крылу, он нашел устланное войлоком железное сиденье и взобрался на него, свесив ноги вбок, как и другие. Небольшой вездеход покатился, пружиня на надутых шинах. Когда он выезжал через канаву на шоссе, сидящие сзади заскользили по сиденью, передние хватали их за пояса, за воротники, раздался смех. Мотор стонал, машина с трудом вылезла на шоссе. И тогда, впервые в этот вечер, его поразила красота пейзажа, раскинувшегося перед ним: аж до звезд небосклона распростертое пространство, все сверкающее, кишащее движущимися точками света, наверху раздавался, словно что-то ворчливо повторяющий, упрямый, размеренный шум самолета, а в глубине, далеко, в перекрестье двух прожекторов, чистым блеском горела груша – как капля хрусталя – и постоянно повторялся низкий, равнодушный грохот танкового орудия.