Станислав Лем - Охота [сборник litres]

Это был канун Рождества. Готовый номер у меня был еще до трех – я любил иметь резерв времени хотя бы в несколько минут: просто чтобы выдохнуть и раскурить трубку. Я с удовольствием думал, что ротационная машина ждет не меня, а последнее сообщение – в то Рождество это были новости из Ирана, где утром произошло землетрясение. Информагентства передали только фрагмент депеши корреспондента, потому что после первого толчка случился следующий, такой сильный, что прервал кабельное сообщение. Поскольку же молчало и радио, мы полагали, что радиостанция разрушена. Мы рассчитывали на нашего человека, им был Стэн Роджерс, маленький, словно жокей, и он не единожды пользовался этим, чтобы пробраться на борт какого-нибудь военного вертолета, когда там не было уже места, – и для него всегда делали исключение, поскольку весил он не больше чемодана. На экране был макет титульной страницы с последним белым прямоугольником. Сообщение с Ираном все еще было прервано. На самом деле несколько телетайпов еще стрекотали, но звук, с которым включился турецкий, я сразу распознал. Это вопрос привычки, которую приобретаешь автоматически. Меня удивило, что белый прямоугольник оставался пустым, хотя слова должны были появляться на нем с той же скоростью, с которой их выбивал телетайп, но эта пауза продолжалась не больше секунды или двух. Потом весь текст сообщения – достаточно, правда, скупого – материализовался сразу, что тоже меня удивило. Я помню его наизусть. Заголовок был уже готов; под ним шли фразы: «В Шерабаде двукратно повторились подземные толчки силой в семь и восемь баллов между десятью и одиннадцатью часами местного времени. Город лежит в руинах. Число жертв оценивается в тысячу, людей, лишившихся дома, – порядка шести тысяч».

Раздался звонок, которым типография сообщала мне: как раз пробило три часа. Поскольку столь лаконичный текст оставлял немного свободного места, я разбавил его парой дополнительных фраз и, нажав клавишу, отправил готовый номер в печать, где, передаваемый прямо на линотип, он сверстывался, чтобы пойти на станок.

Мне уже нечего было делать, я встал, расправил кости и закурил трубку, которая успела погаснуть, – и тогда заметил лежащий на полу кабель. Он выпал из гнезда. Был от телетайпа Анкары. Именно этим аппаратом воспользовался Роджерс. Когда я поднимал кабель, у меня в голове мелькнуло бессмысленное, что он лежал так уже перед тем, как телетайп заработал. Естественно, это было абсурдно, поскольку как бы компьютер, без соединением с телетайпом, мог принять сообщение? Я подошел к телетайпу, оторвал бумагу с напечатанным сообщением и приблизил его к глазам. Мне оно сразу показалось сформулированным чуть иначе, но я чувствовал себя слишком уставшим, был слишком разбит, как обычно в это время, и потому не доверял памяти. Я снова включил компьютер, потребовав высветить первую полосу, и сравнил оба текста. Они и правда отличались, но очень незначительно. Телетайпный звучал: «Между десятью и одиннадцатью местного времени в Шерабаде произошли еще два толчка силой в семь и восемь баллов. Город полностью разрушен. Число жертв превысило пятьдесят, а тех, кто лишился крыши над головой, – шесть тысяч».

Я встал, поглядывая то на экран, то на бумагу. Не понимал ни что думать, ни как поступить. По смыслу оба текста прекрасно совпадали, единственной значимой разницей было количество погибших, потому что Анкара передала, что их пятьдесят, а компьютер их удвоил. По крайней мере, я сохранял привычный инстинкт журналиста и потому сразу же позвонил в типографию.

– Слушай, – сказал я Лэнгхорну, поскольку именно он тогда был дежурным линотипистом. – Я отловил ошибку в сообщении из Ирана, первая страницы, третья колонка, последний абзац, должно быть не пятьдесят…

Я замолчал, поскольку турецкий телетайп снова проснулся и отстучал: «Внимание. Последние сведения. Внимание. Число жертв землетрясения сейчас оценивается в тысячу человек. Роджерс. Конец».

– Так что там? Сколько должно быть? – кричал снизу Лэнгхорн. Я вздохнул.

– Прости, парень, – сказал. – Никакой ошибки. Моя вина. Все нормально. Пусть идет как есть.

Я быстро отложил трубку, подошел к телетайпу и прочитал это дополнение раз шесть. С каждым разом оно нравилось мне все меньше. Казалось, пол размякает у меня под ногами. Я обошел компьютер, недоверчиво на него поглядывая – и в недоверии том было изрядно страха. Как он это сделал? Я ничего не понимал и чувствовал, что чем дольше я стану над этим раздумывать, тем меньше буду понимать.

Дома, в постели, я не мог заснуть. Прежде всего я пытался, ради психического здоровья, запретить себе думать об этой дикой истории. С точки зрения ее значимости это была сущая мелочь. Я знал, что не могу никому об этом рассказать: никто бы мне не поверил. Это посчитали бы шуткой, к тому же – наивной и плохой. Но повертевшись в постели, я решил рассмотреть происшествие во всех деталях – то есть заняться систематическим изучением реакции компьютера на отключение телетайпа, – и лишь тогда я почувствовал нечто похожее на облегчение; по крайней мере, мне удалось уснуть. Проснулся я в довольно оптимистическом настроении, и черт его знает откуда я притащил в бодрствование решение загадки – по крайней мере, нечто, что могло бы за такое решение сойти.

Работая, телетайпы подрагивают. Ведь от их вибраций выпадают даже штекеры из кабельных гнезд. И не может ли это стать источником замещающего сигнала? Даже я, с моим неглубокими и медленными чувствами человека, мог уловить разницу работы отдельных телетайпов. Парижский я узнавал, едва тот начинал работать, – он отчетливо металлически позвякивал. А если приемник будет в сотни раз чувствительнее, то он зафиксирует даже малейшую разницу между ударами отдельных литерных клавиш. Конечно, это не стопроцентная точность, и именно потому компьютер не повторил телетайпный текст слово в слово, но несколько переиначил его стилистически, просто дополнив его там, где ему не хватило информации. Что же до числа жертв, то он оставался математической машиной по происхождению; между количеством разрушенных домов, временем суток, когда наступило землетрясение, и числом смертельных жертв должны существовать статистические корреляции: предположив определенную цифру, компьютер, возможно, воспользовался своими возможностями выполнения молниеносных подсчетов, отсюда появилась эта цифра в тысячу жертв. Наш корреспондент, которому не было необходимости вести подсчеты, передал первоначальную цифру, которую ему передали на месте, а потом, получив более подробную информацию, послал исправленные сведения. Компьютер же оказался первым потому, что он не опирался на слухи – строил свои предположения на статистическом материале, масса которого находилась в его ферритовой памяти. Эта гипотеза окончательно успокоила меня. IBM 0161 – это ведь не просто передатчик; если обслуживающий его телетайп ошибется в орфографии или стилистически, эта ошибка появится на экране, чтобы мгновенно быть замененной верным выражением. Порой это случалось так быстро, что человек не мог этого различить и видел введенную поправку только потом, когда сравнивал набитый текст с тем, который компьютер подавал на экран. IBM – это ведь даже не просто автоматический метранпаж, поскольку у него есть соединения с компьютерной сетью и с системой библиотек. У него можно потребовать данные, которыми сейчас же обогатятся слишком короткие сообщения. Одним словом, я прекрасно все себе объяснил, к тому же пару небольших опытов я решил провести своими руками во время следующего дежурства, но никому не рассказывать о этой истории из рождественской ночи, поскольку именно так, как мне показалось, будет разумнее.