Сергей Синякин - Книга о странных вещах [сборник]

— Покойник Рыбин с четвертого участка опять хулиганит, — сообщил Рзянин. — Четвертую неделю по ночам на стене пишет: «Все бабы — суки!» Мы уж забеливали, забеливали, с ним по-хорошему говорили. Неймется мужику!

— Видать, здорово они ему при жизни насолили, — бодро сказал Любимый. — Бабы, дядя Саша, они такие. Иной раз до печенки достанут. Это только называется — слабый пол. Все?

Сторож потоптался.

— Вот еще что, — нерешительно сказал он. — Раньше у нас все спокойно лежали, никаких разногласий не было ни на там религиозной почве, ни на национальной. А теперь шалят. Вчера в армянском секторе опять два надгробья разбили. А я тебе так скажу: не было в эту ночь живой шпаны на кладбище! Два мента, что на складе ХОЗО дежурили, с бабцами кружились, горилку с перцем аж две бутылки выпили, ну покувыркались, не без этого. Но шпаны — я тебе точно говорю! — шпаны не было.

Любимый подумал.

— Ничего, — сказал он. — Я дьякону Михаилу скажу. Он с покойными ментами договорится, они эту шушеру погоняют. Это хорошо, что ты мне про ментов напомнил, дядя Саша! Больше ничего?

Рзянин хмыкнул.

— А тебе мало? Ну если по мелочам, к Мишке Сологубову братва приезжала за инструкциями. Никак они без него не могут. У Ашота на семнадцатом участке родственники всю ночь гудели, юбилей смерти справляли. А так все нормально.

Любимый расписался в журнале, отложил ручку в сторону.

— Ночка у тебя выдалась, дядя Саша, — сочувственно сказал он. — Вот и у нас сегодня весь день бешеный будет.

— А что случилось? — сторож неторопливо собирал вещи в матерчатую сумку: фонарик, перочинный нож, остатки ночного обеда, пустую бутылку.

— А ты что, телевизор не смотрел? — Любимый непроизвольно глянул на ободранный переносной «Шилялис», стоящий на тумбочке. — Захара с его бригадой на трассе кончили. Похоже, они на работу вышли, только вот клиент им попался несговорчивый. Да, семь человек с Захаром и Лапиком во главе. Братва уже приезжала, пальцы гнула. Хотят, чтобы все в лучшем виде было и на центральной аллее. А после них из ментуры звонили. А те говорят, попробуй только их на центральной, мы тебя рядом с ними зароем. У них сегодня похороны, они какого-то полкаша хоронят, не хотят, чтобы рядом жульманы паслись.

— Ты братву к Кузнецову в городскую администрацию посылай, — посоветовал Рзянин. — Пусть он и с теми, и с другими договаривается. Ну я пошел?

— Вечером не опаздывай, — Любимый встал и прошел в свой кабинетик.

Сторож Александр Николаевич Рзянин вышел из домика. Было около восьми утра, в яркой после недавнего дождя листве кладбищенских деревьев оживленно чирикали воробьи. Кладбище казалось сонным царством, аллеи были пусты, молчаливы, душееды уже исчезли, и только у южной стены запоздавший нерадивый ангел, словно нерадивый армейский прапорщик, зло кричал, торопливо строя отобранные для Чистилища души. Он всеми силами своими пытался избежать грозящих ему неприятностей.

Везде одно и то же: у маленьких людей — маленькие неприятности, у больших людей неприятности позначимей, а у тех, кто живет на небесах, они всегда выше крыльев.

Склеп у покойного Соломона Ашотовича Варданяна был полная чаша.

Стены склепа отделали черным мрамором, столик стоял, на стене картина с армянским пейзажем висела и на надгробии роза из сусального золота цвела.

— Заходи, дорогой, заходи! — щедро сказал Соломон Ашотович.

Скучно ему было в этом великолепии. К богатым покойникам в склеп, как к живым людям в дом, всегда с опаской заходят и с ощущением некоторой неловкости. Как в музей.

— Вино будешь? — спросил Соломон Ашотович, белой тенью нависая над столиком. — Внуки из Москвы приезжали. Не забывают старика!

Они сидели, пили вино и смотрели на звезды.

Ночное небо в августе всегда красиво. Особенно когда Земля входит в поток леонид, и время от времени с небес срываются прекрасные длинные звезды, оставляющие росчерк среди густой сыпи звезд.

— Какое вино! — восхитился Соломон Ашотович. — Нет, ты попробуй! Великолепное вино! Такое вино можно сделать только из винограда, растущего по правому берегу горного озера Севан!

Вино и в самом деле было великолепным — в меру терпким и с необыкновенным букетом. Оно холодило рот и воспламеняло уже почти угасшую душу.

— Нет, — загорелся Соломон Ашотович. — Не понимаю я вас, русских! Плохо вы живете, в нищете вы живете, все потому, что копейку зарабатывать не можете. Вот я на улице Камской жил. У кого самый красивый дом? У Соломона. У кого две машины во дворе? У Соломона. Кто детей и внуков в люди вывел? Соломон вывел — трех зубных врачей воспитал, двух бизнесменов и дочь в Америке достойно живет, за хорошим человеком замужем, пусть не миллионером, но очень достойным. А все почему? Потому что Соломон всю жизнь делом занимался — машины людям рихтовал и красил. А соседи вокруг были никчемные люди. Слева пьяница жил, он и детей пьяницами воспитал. Слева Манюня жила. Сама шалава, и дочки шалавами выросли. Надо правильно жить, — он любовно оглядывал склеп. — Тогда и лежать хорошо будешь!

— Русских хаешь, — укорил его Басаргин. — А сам всю жизнь в России прожил!

— Прожил, — легко согласился Варданян. — Потому что умному человеку в России легче заработать. В Армении умных людей слишком много, они там друг другу мешают деньги зарабатывать. А Россия большая, в ней всем места хватало. Но я тебе, дорогой ара, так скажу: вы ведь и в могиле лежать не умеете. У вас все, как при жизни: и могилки заросшие, и оградки чаще всего некрашеные, и земля постоянно проседает. Потому что заботы нет. А все почему? Детей не воспитали. Ребенок с детства должен впитывать уважение к родителям. А вы и на кладбище, где делить нечего, лаетесь!

— Менталитет у нас такой, — легко согласился Басаргин. — Но ведь не у всех, не у всех, есть ведь и такие, где родственники и знакомые по три раза на неделе бывают!

И они опять спорили и ругались, не соглашались с чужими словами и все говорили, говорили о мире, который покинули, — известное дело, даже мертвые всегда живут делами и заботами живых.

В мае следующего года Басаргин выбрался навестить знакомого.

Соломон Ашотович сидел в склепе печальный и задумчивый.

— А, сосед, — грустно сказал он. — Заходи, заходи, гостем будешь. Вина, правда, нет, но поговорить ведь и без застолья можно. Как лежится, дорогой? Все хорошо?

— Все хорошо, — сказал Басаргин. — Дочка недавно из Читы приезжала, все поправила, цветы посадила. Красивые. И пахнут — с ума можно сойти. Хочешь, по осени семена принесу? Никто не заметит, тут ведь рядом. Скажут, ветром занесло.

— Семена — это хорошо, — без улыбки сказал Варданян. — И дочка из Читы… Далеко!