Грег Иган - Город Перестановок

— Лоботомия по принципу «сделай сам».

— Ничего подобного. «Физически» ничего не удаляется. Программа методом проб и ошибок производит настройку синаптических связей, пока не находит минимальное воздействие, дающее желаемый эффект. Попутно она создаёт, опробует и стирает несколько миллиардов недолговечных упрощённых версий твоего мозга, но об этом можешь не беспокоиться.

— А ты сама это пробовала?

Кейт засмеялась.

— Да. Из любопытства. Но она не нашла во мне ничего, что можно изменить. Я уже приняла решение. Ещё снаружи я знала, что хочу именно этого.

— Так, значит… я нажимаю кнопку, и здесь сидит уже кто‑то другой? Синтетический удовлетворённый клиент быстрого приготовления? Просто аннигилирую себя, и всё?

— Это же ты — парень, который прыгнул с обрыва?

— Нет. Я как раз тот, который этого не делал.

— Ты себя не аннигилируешь. Просто меняешь то, что необходимо. И всё равно будешь называть себя Дэвидом Хоторном. Чего ещё желать? Чего ещё ты бы мог добиться?

Они говорили об этом несколько часов, обсуждая философские и этические тонкости и различия между «естественным» приятием ситуации и внедрением в себя этого приятия. Однако, в конечном счёте, когда Хоторн решился, это показалось ему частью того же сна, очередной ничего не значащей выдумкой. В этом смысле представления старого Дэвида Хоторна были верны, хоть он и уничтожил их, перепаяв собственную схему.

В одном отношении Кейт ошиблась. Несмотря на то что воспоминания сохранили идеальную непрерывность, он ощутил потребность отметить своё преображение и избрал себе новое имя, необычное и односложное, взяв его с потолка.

«Минимальное воздействие»? Возможно, если бы он не стал в конце концов столь радикальным сторонником Народа Солипсистов, для его убеждения потребовалось бы куда более сильное искажение личности: несколько лихих взмахов ножа, превращающих круг в квадрат, а не тысяча мелких надрезиков.

Однако первое вмешательство проложило дорогу многим последующим — длинной серии управляемых им самим изменений. Пиру (как он звался теперь по собственному выбору) не хватало терпения, чтобы сносить ностальгию или сентиментальность; если какая‑то часть личности его раздражала, он тут же её вычёркивал. Некоторые качества, по‑видимому, сгинули навсегда: целая орда мелких проявлений зависти и тщеславия, крошечных опасений, бессмысленных пристрастий, склонность к неоправданной депрессии и чувству вины. Другие то появлялись, то исчезали. Пир приобрёл, удалил и восстановил множество разных талантов, предрасположенностей и побуждений: жажду знаний, любовь к искусству, стремление к интересным переживаниям. За несколько субъективных дней он мог превратиться из аскетичного исследователя шумерской мифологии в гедониста-гурмана, занятого лишь приготовлением и потреблением роскошных виртуальных пиршеств, а потом — в приученного к самодисциплине адепта карате школы Сётокан.

Ядро личности осталось: некоторые ценности, ряд эмоциональных реакций, кое‑какие эстетические пристрастия пережили все эти превращения в неприкосновенности. Как и желание выжить.

Однажды Пир задался вопросом: «Достаточно ли этого — мизерное ядрышко постоянных характеристик да непрерывная нитка памяти? Достиг Дэвид Хоторн, зовущийся теперь иначе, бессмертия, за которое некогда заплатил, или он давно умер в процессе преображений?»

Ответа не было. Самое бо́льшее, что он мог сказать: «В каждый момент времени существовал кто‑то, знающий — или верящий, — что он некогда был Дэвидом Хоторном».

И потому Пир принял сознательное решение, что для него этого достаточно.

Июнь 2045 года

Пол включил терминал и установил связь со своим органическим «я». «Джинн» выглядел усталым и потрёпанным — улещивания и подкуп, необходимые, чтобы подготовить последнюю стадию эксперимента, не прошли даром. Пол чувствовал себя живее, чем когда-либо, в любом из воплощений; в животе ощущалось нечто вроде узла, как бывает от страха, но электрическое покалывание на коже больше напоминало предвкушение триумфа. Его тело будет исковеркано, расчленено до неузнаваемости, но он знал, что выживет, не претерпев вреда, не почувствовав боли.

Пик.

— Эксперимент третий, проба ноль. Базовые данные. Все вычисления производятся на процессорном кластере номер четыре шесть два, комплекс суперкомпьютеров «Хитачи», Токио.

— Один. Два. Три. — Приятно было наконец узнать, где он. Раньше Полу в Японии бывать не приходилось. — Четыре. Пять. Шесть. — Да и сейчас он не там, по собственным понятиям. За окном не Токио, а Сидней; к чему уделять внимание внешней географии, когда она не составляет никакой разницы? — Семь. Восемь. Девять. Десять.

Пик.

— Проба один. Модель делится на пятьсот секций, исполняемых на пятистах процессорных кластерах, распределённых по земному шару.

Пол начал считать. Пятьсот кластеров. Всего пять из них занимает грубая модель внешнего мира; остальные отведены под его тело, и большая часть — под мозг. Он поднёс ладони к глазам, и поток информации, обеспечивавший ему двигательные функции и зрение, пронёсся по оптическому кабелю десять тысяч километров. Никакой ощутимой задержки; каждая частица Пола при необходимости просто засыпала, дожидаясь необходимого ей ответного сигнала с другой стороны мира.

Всё это, конечно, чистейшее сумасшествие — и с вычислительной, и с экономической точки зрения. Пол прикинул, что обходится сейчас, по крайней мере, раз в сто дороже обычного — не в пятьсот. Потому что каждый кластер используется на него частично, а его фактор замедления повысился с семнадцати до пятидесяти. Когда‑то надеялись, что, отводя каждой Копии сотни компьютеров, можно облегчить, а не усугубить проблему замедления, но узкие места при обмене данными между процессорными кластерами не позволяли даже самым богатым Копиям опустить коэффициент ниже семнадцати. Сколько бы суперкомпьютеров тебе ни принадлежало, это было неважно, потому что, разделяя себя между ними, ты тратил больше времени, чем экономил на добавочных вычислительных мощностях.

Пик.

— Проба два. Тысяча секций, тысяча кластеров.

«Мозг размером с планету — и вот я здесь, считаю до десяти». Пол вспомнил застарелые страхи — наивные и параноидальные, — что всемирная компьютерная сеть может в один прекрасный день породить глобальный сверхразум. Но сейчас он сам почти наверняка — единственный на Земле разум планетарного масштаба. При этом ему не казалось, что он превратился в компьютерную Гею. Он ощущал себя обычным человеком, сидящим в комнате шириной в несколько метров.