Роберт Хайнлайн - Двери иных миров [сборник litres]

«Ну, – подумал Уилсон, – эту проблему мы решим быстро – если у них нет такого слова, я его для них изобрету».

Человек ушел.

Уилсон уселся по-турецки и стал ждать. Чтобы не терять даром времени, он принялся изучать записную книжку. Быстрота, с которой он сумеет подняться в этом обществе, зависит от того, как скоро он сумеет овладеть местным языком. Однако он успел познакомиться только с несколькими самыми общими понятиями, как новый знакомец вернулся. Вернулся не один.

Во главе процессии шел очень старый, седой, но безбородый человек. Да и все остальные мужчины были безбородые. Седовласый старик шествовал под балдахином, который несли четверо совершенно голых мужчин. Только на старике было достаточно одежды, чтобы появиться где-нибудь в приличном обществе, – остальным место было разве что на пляже. Старик явно чувствовал себя неуютно в своем одеянии, напоминающем римскую тогу. То, что он был главным среди всех, не вызывало сомнения.

Уилсон принялся торопливо искать слово «вождь».

Это понятие обозначалось словом «Дектор».

Уилсон слегка оторопел. Было бы совершенно естественным предположить, что слово «Дектор» – скорее титул, нежели имя, но Уилсону это даже не приходило в голову.

Дектор – его знакомый Дектор – написал рядом небольшое примечание.

«Одно из нескольких слов, – прочитал Уилсон, – которое ведет свое происхождение от мертвых языков. Это слово и несколько дюжин других, а также сама грамматическая структура языка – единственное звено, связывающее язык „покинутых“ и английский».

Вождь остановился перед Уилсоном, не вставая, однако, на каменное покрытие спуска.

– Ну, Дектор, – приказал Уилсон, – на колени. Тут не может быть никаких исключений. – Он указал на землю. Вождь встал на колени. Уилсон коснулся его лба.

Они принесли более чем достаточно всякой еды, причем она оказалась весьма вкусной. Уилсон ел медленно, стараясь соблюдать важность и достоинство – положение обязывало. Пока он насыщался, вся компания начала для него петь. Уилсон должен был признать, что пели они просто великолепно. Мелодии показались ему довольно странными и немного примитивными, но голоса были кристально чистыми и мелодичными. У Уилсона создалось впечатление, что они сами получают удовольствие от своего пения.

Концерт навел Уилсона на одну мысль. Удовлетворив голод, он при помощи своей замечательной записной книжки объяснил вождю, что тот вместе со всей компанией должен подождать его на этом месте. Сам же сходил в Зал Ворот и принес оттуда дюжину пластинок и проигрыватель. И устроил им концерт «современной» музыки.

Их реакция превзошла все его ожидания. «Зарождение влюбленности» вызвало поток слез из глаз старого вождя. Музыка Первого фортепьянного концерта Чайковского ошеломила их. Они задрожали, обхватили головы руками и начали стонать. А когда стихли последние звуки, завопили от восторга. После этого Уилсон поставил «Болеро».

– Дектор, – задумчиво сказал Уилсон, и он обращался вовсе не к старому вождю, по лицу которого все еще текли слезы, – Дектор, старина, ты здорово все рассчитал, когда послал меня за этими покупками. Только учти – к тому времени, когда ты покажешься, если только это вообще произойдет, я буду здесь хозяином положения.

Подъем Уилсона к власти скорее напоминал триумфальное шествие, нежели борьбу с равными ему противниками; все произошло просто и естественно. После нескольких тысячелетий, проведенных человечеством под властью расы исполинов, оно так изменилось, что сходство с прежними людьми осталось чисто внешним. Кроткие доброжелательные дети, с которыми пришлось иметь дело Уилсону, невероятно отличались от хвастливой, вульгарной, динамичной и агрессивной расы, которая гордо называла себя гражданами Соединенных Штатов.

Примерно так кошки отличались от пантер, а кокер-спаниели от волков. Дух агрессии не был им присущ. И дело было не в том, что они деградировали интеллектуально или утратили способность к искусствам. У них пропал дух конкуренции, воля к победе.

Тут у Уилсона была монополия.

Но и ему быстро наскучила игра, в которой он всегда побеждал. Утвердив себя в качестве главы племени и устроив свою резиденцию во дворце, он тем самым доказал, что является прямым наследником власти ушедших исполинов. Первое время он был очень занят организацией сразу нескольких проектов, направленных на то, чтобы «возродить» культуру, – вновь изобрести старые музыкальные инструменты, почту, моды; он даже издал указ, запрещающий следовать одной и той же моде более одного сезона. На этот указ Уилсон возлагал особые надежды. Он рассчитывал, что проснувшийся у женщин интерес к одежде заставит мужчин начать соревноваться между собой. Этой культуре прежде всего не хватало духа соревнования, поэтому она и вырождалась. Уилсон попытался возродить этот дух.

Подданные Уилсона охотно выполняли все его желания, но делали это весьма своеобразно, как собака, выполняющая некий трюк не потому, что она понимает его, а просто оттого, что так желает господин.

Вскоре Уилсону это все надоело.

Однако тайны исполинов, а в особенности их Ворота Времени, продолжали занимать его. Уилсон был человеком действия только наполовину, другая его половина была склонна к философии. Теперь пришла ее очередь.

Для него было интеллектуальной необходимостью понять психоматематические принципы феномена Ворот Времени. В конце концов ему удалось придумать некую модель – может быть, не слишком удачную, но зато удовлетворяющую всем требованиям. Представьте себе плоскую поверхность, лист бумаги или, еще лучше, шелковый платок – шелковый потому, что он мягкий и легко складывается, сохраняя при этом все свойства двумерного пространства на своей поверхности. Пусть нити ткани будут линиями времени; пусть искривления нитей представляют собой все три пространственных измерения.

Пятнышко чернил на платке станет Воротами Времени… Складывая платок, можно добиться того, что пятнышко окажется прижатым к любой точке на шелке. Сожмите эти две точки между большим и указательным пальцами – управление Воротами приведено в действие: Ворота открылись, и микроскопическая пылинка может перейти с одной поверхности платка на другую, не коснувшись его ни в какой другой точке.

Модель, конечно, несовершенна; картинка статична – но физическое восприятие неизбежно ограничено чувственными возможностями субъекта, наблюдающего за экспериментом.

Он никак не мог решить: необходимо ли выходить в новое измерение для того, чтобы сложить четырехмерный континуум – три пространственных измерения и одно временное – и «открыть» Ворота? Так, во всяком случае, ему казалось, но это могло быть лишь следствием ограниченности возможностей человеческого мозга. Для того чтобы произошло «складывание», не требуется ничего, кроме пустого пространства, но само понятие «пустого пространства» было начисто лишено всякого смысла – он достаточно знал математику, чтобы понимать это.