Андрей Столяров - Мы встретимся на горе Арафат

Мы слушали эти речи отца Либби в некоторой растерянности. Многие в нашей группе мечтали, что через год, когда начнётся профессиональный отбор, они попадут в гвардию, в спецвойска, занимающиеся как раз обеззараживанием «грязных» генетических территорий, станут героями, образцами мужества, доблести, теми, кто возвращает Земле первоначальный интактный облик, вновь делает её чистой и безопасной. И вдруг главное — не война, а мир. Главное — не убить чужака, а спасти, протянуть ему руку.

Было от чего испытать настоящее потрясение.

Я, во всяком случае, его испытал.

Мое положение вообще было сложное. Уже в первые дни чумы начали распространяться упорные слухи, что это не просто спонтанно вспыхнувшая болезнь, а целенаправленная диверсия со стороны подлых и коварных фемин. Девчонка-урод вовсе не случайно попала к нам в плен. Она сдалась специально, будучи зараженной соответственно сконструированным вирусом. И тот, кто её выпустил, находился с ней в сговоре.

Я догадывался, откуда эти слухи ползут, поскольку то и дело ловил направленный на меня, полный ненависти взгляд Петки. Что хуже всего, он был не один. Как раз в это время Медцентр, до сего момента глухо молчавший, прислал нам партию двух пробных лекарств, таблетки оранжевого и зелёного цвета, с предписанием принимать их — раздельно по группам — три раза в день. Правда, Чугр, произведший анализы в лаборатории, по секрету сказал мне, что оранжевые — это, может быть, и лекарство, там присутствует какое-то сложное органическое вещество, он его не в состоянии определить, но вот зелёные — цвет надежды — это уж точно плацебо.

— Нет, не толчёный мел с сахаром, это было бы слишком просто, они в Медцентре не дураки, намешали туда много чего, но могу поручиться, что фармакологических компонентов там нет. В общем, разделили нас на контроль и опыт: контроль пусть вымрет, не жалко, зато опыт докажет действенность или недейственность препарата.

Чугр, видимо, поделился секретом не только со мной. Ночью дверь в медотсек была грубо взломана, упаковки с оранжевыми таблетками испарились, и нетрудно было понять, в чьи руки они попали. Ещё до чумы выделилась у нас в классе компания, которую возглавил Мармот, низкорослый, но крепкий, бицепсы у него вздувались как кегельные шары, из генетической линии «ОТ», как считалось, самой бесперспективной, а вместе с ним — Слюнтяй, Погань, Рожа, шестёрки на побегушках. Меня они всё же побаивались, не трогали, но тех, кто слабее, тихонечко, но постоянно давили: то отберут за обедом десерт (давали нам иногда сладкие леденцы), то новенькую куртку заменят на свою старую, заношенную, дырявую. Теперь же, когда не стало надзора учителей, вконец обнаглели: захватили самый большой дортуар, никого туда не пускали, работали только на автоклавах, чтобы не контактировать с заболевшими, переносить тела умерших гоняли других. А на следующее утро после взлома дверей открыто жрали за завтраком оранжевые таблетки, да ещё ухмылялись, поглядывая по сторонам: кто пикнет? Чугра они избили, чтобы молчал. Тот приполз на завтрак весь в синяках, с заплывшим глазом, с кровоточащей распухшей губой, наглядное предупреждение всем остальным. На вопрос отца Либби: что произошло? — невнятно пробормотал, что упал с лестницы. Да и что отец Либби мог сделать?

Так вот, в один из этих смятенных дней я краем глаза заметил, как Петка о чём-то шепчется с Мармотом и его бандой. Причём поглядывают они в мою сторону. На всякий случай я раскопал в кухонных ящиках металлическую отбивалку для мяса, пристроил её в петле на поясе и потренировался выхватывать. Получалось неважно: продолговатая голова отбивалки упорно застревала в петле. Изобрести ничего лучше я не успел, они тем же вечером подловили меня в умывальнике. Я даже не сообразил, как это произошло, вот только что никого не было и вот — стоят пять человек, отрезая меня от выхода.

Видок у них был ещё тот. Мармот — как бы сплющенный сверху и потому сильно, как тумба, раздавший вширь, Погань — с бельмами на обоих глазах и мокнущими язвочками на щеках, Слюнтяй — с вечной своей белесой ниткой слюны, тянущейся изо рта, Рожа — с акромегалическими выступами костей, ну и Петка — отвратительный, тощий, с крысиными глазками, полными гадливого торжества.

Пятеро — это было много. У меня лопнуло сердце, разлетевшись брызгами страха по всему телу. Нечего было и думать хвататься за свою дурацкую отбивалку. Пока я её вытаскиваю, меня уже собьют с ног.

Я замер.

Они тоже не торопились.

Чего им спешить? Бежать мне всё равно было некуда.

— Так ты, оказывается, натурал? — сказал Мармот и почесал волосатую бородавку на подбородке.

Ответа он не ждал. Но я всё равно ответил:

— Тебе-то — что?

Голос мой дрогнул, выдавая испуг.

Мармот, почувствовав это, растянул губы в усмешке.

— Ну ты знаешь, что мы делаем с натуралами. Впрочем, у тебя шанс есть, — мотнул головой. — Петичек, голубок, объясни ему.

И Петка шагнул ко мне, встав вплотную:

— Очень просто. Ты сейчас обслужишь нас всех. Хорошо обслужишь — значит, жить будешь. Но только если обслужишь действительно хорошо. Уж ты постарайся. — Он протянул руку и погладил меня по щеке. — Постарайся, мой сладенький… Я так давно этого ждал…

Да, шанс у меня был. Не знаю, каким образом я догадался об этом, но молниеносным движением схватил Петку за руку и вывернул её так, что он согнулся и завопил:

— Пусти!.. Сломаешь!..

— Ну, Яннер, всё, ты допрыгался… — угрожающе начал Мармот.

Закончить фразу я ему не позволил. Ещё сильней вздёрнул петкину руку и развернул его боком.

— Смотрите, с кем вы связались!

Они уже и сами увидели — желтоватое, с обломанными краями, слюдяное пятно на предплечье.

Сразу же отступили назад.

Тогда я оттолкнул Петку, и тот, запутавшись в своих тощих ногах, сел на пол.

Впрочем, тут же вскочил.

Однако Мармот уже выставил перед собой здоровенный кулак:

— Стой, где стоишь!..

— Ребята!.. — завизжал Петка. — Он же натурал, вы что, сдурели?.. Натурал, натурал, клянусь чем хотите!..

У Мармота густые брови полезли на лоб.

— Ах ты, сволочь! — хрипло процедил он. — Скотина!.. Ты меня заразил!.. — и ногой, обутой в тяжёлый ботинок, изо всей силы ударил Петку снизу. Тот рухнул на корточки, отчаянно прижав ладонями низ живота, и тоненько-тоненько от невыносимой боли завыл.

А Мармот чуть примерился и тем же тяжелым ботинком заехал ему в лицо.

Через две недели стало окончательно ясным, что пессимистический прогноз Чугра сбывается: мы, скорее всего, не выживем. От нашего класса осталось лишь одиннадцать человек, и тот же Чугр, который, вопреки внешней слабости, был среди них, опираясь на свои расчёты — он их вёл ежедневно, несмотря ни на что — утверждал, что уровень заболеваемости пока не снижается, а это значит, что мы протянем от силы ещё семь-восемь дней.