Андрей Столяров - Мы встретимся на горе Арафат

Говорить-то он говорил, но все знали, что двоих дурачков из параллельного класса, которые обратились к доктору Трипсу именно с этим вопросом, тот направил в Медцентр, и больше их никто никогда не видел.

Выход, к счастью, нашёлся. Не знаю уж откуда взялось, но озарила меня простая мысль: здесь можно воспользоваться тем же советом отца Либби, то есть прикинуться. Я немедленно стал бросать страстные взгляды в сторону красавца Риппо, стал шумно вздыхать, когда он мимо меня проходил, стал как бы случайно тереться возле него с несчастным и унылым лицом. Больше всего я боялся пробудить в нём ответное чувство, но мне повезло: у Риппо и без того хватало преданных обожателей, я надёжно затерялся в толпе.

Проблема таким образом была решена. И всё же я понимал, что этот выход — сугубо временный. Он отодвинет исполнение приговора, но не отменит его. Я болен, я являюсь носителем архаичных, скомпрометированных эволюцией генов, и никакая гормональная терапия, никакие ингибиторы псевдомаскулинных энзимов меня не спасут. Я такой, как есть, и другим быть уже не могу.

Окончательно я это понял в тот день, когда у нас в классе состоялась натурная демонстрация.

Заранее никто о ней не предупреждал, просто однажды Сморчок с утра объявил напыщенным тоном, что сейчас мы сами во всём убедимся и всё поймём.

— Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, — провозгласил он.

После чего Жердина ввёл в класс некое существо, с ног до головы укутанное в махровый грязно-розовый банный халат. Голову его окутывал капюшон, так что лица не было видно, однако то, что это не человек, а именно существо, я каким-то образом почувствовал сразу. И другие также потом говорили, что у них возникло точно такое же ощущение. По знаку Сморчка Жердина ловко сдёрнул с этого существа халат, и оно предстало перед нами, как и полагалось — в натуре.

Мёртвая тишина воцарилась в классе. Я, как и все остальные, раньше никогда вживую женщин не видел. Конечно, в библиотеке мне изредка попадались книги, где они присутствовали на иллюстрациях, но только — графика, мелкие изображения, ни черта было не разглядеть. К тому же женщины в книгах были хотя бы условно, одеты, а тут желтизна обнажённого тела ударила по глазам. Впечатление было ошеломляющее. Многие потом признавались, что от отвращения их чуть было не стошнило: этот мягкий, округлый, как у обезьяны, живот, эти кошмарно гипертрофированные молочные железы, эти расставленные толстые бедра, уродливо сужающиеся к талии, эти тяжёлые, неестественные ягодицы, а вместо нормального пениса и яичек — вообще чёрт знает что.

Признаки биологической деградации бросались в глаза. Всё, о чём нам раньше рассказывали на уроках, теперь становилось наглядным и очевидным. Монотонный, размеренный голос Сморчка лишь подчёркивал это. А Сморчок между тем, нисколько в отличие от нас не смущаясь, объяснял, как безобразно устроено женское тело, как нерациональны его архитектоника, физиология, до какой степени изуродовано оно различными анатомическими аномалиями.

— Помните, как сказано в Книге книг: «что у мужчины снаружи, то у женщины внутри». Теперь вы можете убедиться в справедливости священного текста. То, чем мужчина по праву гордится, женщина стыдливо скрывает в своём теле. Она осознаёт собственную неполноценность, а это, в свою очередь, искажает женскую психику. Психические диспозиции у неё фрагментируются. Цель мужчины — свершение, подвиг, героическое преобразование мира, цель женщины — суетность, повседневные, мелочные, бытовые заботы. Мужчине не требуется оправдывать свою жизнь, ему достаточно быть , женщине в силу её изначальной ущербности, надо всячески себя украшать — заслонять тем, что кажется , то, что есть . Нам ещё повезло: попался почти нетронутый экземпляр, а вообще встречаются с проколотыми ушами, сосочками на груди, со вживлёнными в пупок никелированными шариками, с дикими татуировками на различных частях тела. У этой, впрочем, тоже имеется…

Он протянул к фемине руку:

— Повернись!

До этого женщина стояла как статуя — с отрешённым, неподвижным лицом, как будто происходящее её не касалось. Хотя какая женщина, просто девчонка, лет пятнадцать — шестнадцать, так мне показалось. Но когда Сморчок брезгливо тронул её за плечо, она вдруг, резко качнувшись вперёд, ударила его головой в подбородок, а затем обеими руками вцепилась в горло.

— А… а… а… — полузадушенно захрипел Сморчок.

Жердина, мгновенно навалившийся сзади, еле отодрал от него скрюченное конвульсией голое тело — заломил девчонке руки назад и так — согнутую, визжащую, пинающуюся — потащил вон из класса.

Сморчок же, будто танцуя, топтался на месте, взмахивая растопыренными ладонями.

— Б-ом-мно… б-ом-мно… м-мне-е… п-пом-мом-мите…

Как позже выяснилось, у него был сильно прикушен язык.

За обедом только и разговоров было, что про этот неожиданный инцидент. Нам все завидовали: такой спектакль, жадно выпытывали подробности. И, кроме того, мы были первые, кто увидел настоящую женщину.

Риппо, купаясь во всеобщем внимании, говорил:

— Такая уродина, макака, я чуть не сблевал…

Альфон ограничился одним словом:

— Дегенератка!

Мармот, не понижая голоса, сказал, что вообще-то следовало бы её нагнуть и — того. И пояснил на пальцах — что именно. Его банда заржала. А учитель Беташ, временно принявший на себя руководство, успокаивая нездоровое возбуждение, пояснил, что мы наблюдали типичный пример вырожденческой психики: вспышка ничем не мотивированной агрессии, варварство, первобытная дикость — этим фемины и создают угрозу всему цивилизованному человечеству.

— Беспокоиться не о чем. На следующую демонстрацию её приведут в наручниках.

Так он нам обещал.

Только вот следующей демонстрации уже не было. Утром дежурные в панике сообщили, что карцер, куда поместили девчонку, открыт. Кто его открыл — неизвестно. Дверь настежь распахнута. Фемина исчезла.

Инспекторы, как им и было положено, производили устрашающее впечатление. Прибыли они к нам вдвоём, оба — в чёрных мундирах, свидетельствующих о принадлежности к государственной генетической службе, оба — с серебряными нашивками двойной спирали ДНК на предплечьях, оба — блондины с голубыми глазами, с лицами строго симметричными, классическими, словно отштампованными на одном и том же станке. Явно клоны первого поколения, сформированные по определённому фенотипу. Они прошли мерным шагом по коридору, оставляя за собой расширяющуюся зыбь тишины. Все лица, как притянутые магнитом, поворачивались им вслед. Отец Либби на перемене, вскользь сжав мне плечо, шепнул, что они копируют атрибутику одного тоталитарного государства середины двадцатого века.