Сергей Кусков - Кабальеро плаща и гитары том 1 и 2

Тут вступил Фудзи, и мы пошли на новый круг вариации, всё усиливая и усиливая нажим. Но теперь уже я «рулил» песней, теперь только от меня зависел итог выступления. И я накручивал себя, пытаясь не просто спеть о некой истории. Я пытался жить ею! Это я шёл по парку, и, блин, попал на шабаш мертвецов! Это я узрел их танцующие костяшки! И это я, простите за мой французский, пересрался при их виде не на жизнь, а на смерть!

Всё, накрыло. Состояние, которое по-испански можно обозвать словом «приход». Это ещё не был апофеоз песни, до него было далеко, но я перестал быть собой. Я ревел, рвал струны! Я вопил! Я был на грани срыва, живя в том мире, что диктует древняя мелодия. Нет, со стороны это не выглядело криком — это всё-таки песня. Но песня, льющаяся не из меня, а из некого невиданного измерения, использующего вашего покорного слугу лишь как проводника.

Парни боялись доверять мне сильные гитарные партии. Говорили, это сложно, играть и петь на полной самоотдаче. Я уверял, что потяну. Уступили. Теперь же возблагодарил бога за настойчивость. Меня распирало: хотелось бегать, прыгать, сходить с ума! Но чёткие и некислые по сложности гитарные партии держали, не давали бегать по сцене.

Барабаны задавали ритм. Гитары стонали, но под нашими уверенными движениями пели, выдавая вопли отчаяния или ликования. Выли в переноски и мы с Кареном, каждый в своей партии. Музыка — это магия, и никакая биоэнергетика не сравнится с нею по оказываемой мощи.

А вот и подобрались к апофеозу. Мои руки что-то делали со струнами, рот что-то пел… И всё закончилось. Я допел последний куплет, вариация ушла на очередной круг, на замедление, завершение, мягкий перебор…

…И убаюкивание. Колесо сансары этой песни замкнулось, мы пришли к тому, с чего начали.

Выдох. Отпустить гитару. Руки больше не трясутся. Сам же я почувствовал… Освобождение? Наверное. Я выпал из нирваны, это было двоякое чувство, но мне оно скорее понравилось.

Залу тоже. Я по привычке называю аудиторию залом, хотя никакого зала тут, конечно же, не было. Было несколько сот людей, стоящих перед сценой. Охреневших, обдолбанных напором лютой мелодии людей. Ибо ИИ верно рассчитал звуковой поток, и добавлял или убавлял децибелы и частоты ровно там, где это требовалось. Секунда. Две. Пять. Затем робкие хлопки и…

Нас затопило. Мальчишеский гвалт. Свист. Поддерживающий ор. Женский писк. Что-то ещё. Это словно цунами, заливающее тебя с головой. Что-то подобное было в Итальянском дворце, но не настолько искреннее — там зал был «посырее», погурманистее.

Зал «схватил», тема пошла — нас приняли. Но козыри на руках ещё оставались, а день сегодня необычный, не такой, как все. И я решил давить, пока масть. Давить напором, энергией. Пусть её выльется хоть с килотонну, пусть хоть над Малой Гаваной откроется «воронка» — плевать. Сегодня наш день, от которого, волей Судьбы, зависит наше будущее, и я не позволю каким-то обстоятельствам и эффектам психологии толпы нас растоптать!

— Следующая песня о войне, — довольно улыбнулся я. — Точнее о том, как доблестная английская армия, её цвет, потомственное дворянство, огребла от простых русских солдат во время далёкой-далёкой Крымской войны. Песня тоже на английском, потому говорю вам сюжет, чтобы вы хоть что-то о нём представляли. Название песни труднопереводимое, потому пусть звучит так, как есть в оригинале. «Трупер» [6].

Дрожь в пальцах, но расслабляться и рефлексировать некогда. Фудзи ударил по «бубнам», через секунду вступил Хан, и почти сразу — моя партия. Поехали!!!

Нас несло. Наверное сходные ощущения получают адреналинеры, сплавляющиеся по горным рекам на байдарках и каноэ. Стихия бушует вокруг, а ты несёшься сквозь неё, не в силах остановиться; максимум что можешь, это грести веслом, совсем на чуть-чуть меняя направление движения лодки, но так, чтобы этого «чуть-чуть» хватило, чтоб не впендюриться в скалистые берега и торчащие посреди русла пороги. Мы играли. Я пел. Заводил толпу, пытаясь общаться с нею, ставя себе единственную цель — удержаться в потоке «течения». Чтобы они, зал, не растерзали нас, ибо их много, а мы одни. Да-да, зрителей было МНОГО, и исходные малолетки оказалось подавляющем меньшинстве. Счёт зашёл за тысячу человек, когда моя чуйка, умение определить «количество противника», вбиваемое сеньорами инструкторами, наконец, отказала. Народ обступил сцену с трёх сторон, заняв всю площадку перед нею и часть газона, местами достигая аллеи, и пусть и медленно, но продолжал прибывать. Для первого концерта в карьере это аншлаг. Сегодня нас выложит в сеть слишком много народу, чтобы мы могли в случае неудачи потом на что-то повлиять и как-то отблеяться, а потому оставалось только одно — работать. И мы работали. Вместе, как единый механизм. Я шутил с залом, выдавая прибаутки, поясняя кое-какие вещи относительно исполняемых песен, почерпнутые при поиске материала, Хан лабал соляк за соляком, превосходя прежние собственные рекорды виртуозности, Карен харизматично подвывал фальцетом там, где это требовалось (ибо для очень многих вещей мой голос был низковат даже после тотальной переработки материала) и «трусил хайером», то есть крутил на сцене волосами во время энергичных проигрышей дагестанца. Фудзи тоже отыгрывал программу не по сценарию, импровизировал, добавляя в рисунок элементы, которых не было на репетициях, а пару раз вскакивал, и, хлопая палочкой о палочку над головой, помогал заводить зал.

В общем, в этот день Гавана узнала, что такое «взрослый» рок-н-ролл. И эти два часа их знакомства выжали из нас все силы. Даже бронеподобный я, прокаченный на всевозможных тренажёрах корпуса, почувствовал, что надо взять паузу и хлебнуть освежающего.

— Перерыв! — бросил в переноску, ибо толпа вокруг и не думала расходиться. Заканчивать концерт СЕЙЧАС подобно смерти. Вечер ещё только начался, мы не собрали ещё и пика массовки. Надо продержаться дальше, если не до девяти вечера, как планировали, то хотя бы ещё часа четыре, благо материал есть, не просто так я терял все эти долгие-долгие недели, репетируя в корпусе.

Зал на мои слова загудел. Пришлось улыбнуться и пояснить:

— Антракт, ребят! Надо горло промочить, мы ж не двужильные. Через пятнадцать минут продолжим, не расходимся!