Елена Ершова - Град огненный [СИ]

— Ничего, — ответ срывается с языка раньше, чем я успеваю решить, говорить ли ему правду или солгать. Должно быть, просыпаются годами вколачиваемые инстинкты — соврать, затаиться. И я не собираюсь менять свое мнение. Решаю, что сначала разберусь с записями сам.

— Что и требовалось доказать! — нервно бросает Торий. — Все чисто, если, конечно, речь идет об уликах. В остальном твой приятель не был чистоплюем. Плита вся залита чаем, а в раковину лучше вовсе не заглядывать. Типичная квартира холостяка, хотя я думал, что васпы…

Он вдруг замолкает, и я настораживаюсь тоже. В коридоре раздаются шаги. Дверь квартиры распахивается, и я слышу голос старика:

— Я ведь говорил вам, пани Новак! Квартира закрыта, мало ли, какая дрянь завелась. Как ночь — так шорохи.

— Это с пьяных глаз у тебя шорохи! — вторит другой голос, грудной и женский. — Я тебя, хрыча старого, на груди пригрела! Угол выделила! А ты казенное имущество разбазариваешь?

— Да какое имущество у нежити! Сказано: крыс травим. Я сам-то не справляюсь. Мышеловки ставил — приманку едят, а сами не попадаются. Здоровущие!

В дверной проем, как танк на амбразуры, вваливается дородная и статная женщина. Следом за ней семенит вахтер, едва достающий ей до подбородка.

— Да вот, извольте познакомиться, — юлит старик, подмигивает нам слезящимся глазом. — Это, значит, ребята из службы дезинфекции. А это пани Новак, председательница домового комитета. Благодетельница наша и светоч наш.

Старик картинно кланяется. Женщина встает посреди комнаты, упирая руки в боки. Окидывает нас презрительным взглядом свысока. Торий отступает и косится по сторонам, высматривая пути к отступлению. А я стою и думаю о найденной тетради. Хорошо ли я ее спрятал? Не выпадет ли при движении? На что она может пролить свет, и прольет ли вообще, или это просто очередное задание от психологов из реабилитационного центра?

— Крыс, говорите, травите? — спрашивает пани Новак хорошо поставленным командным тоном.

— Только что на кухне отраву разложил, — подает голос Торий. — А мой коллега спальню обработал. Закончил, что ли?

Это он ко мне. Я киваю, эхом отвечаю на вопрос:

— Закончил.

— Ну, вот и отлично! — Торий тянет меня за рукав, делает шаг к двери. Но уйти нам не дают. Пани Новак закрывает проход всем своим тяжелым телом, гудит:

— А ну, стоять!

Торий замирает, да и я тоже. Чую, дай ей отряд в две дюжины головорезов — она отчитает и их, как злостных неплательщиков.

— Откуда мне знать, что вы действительно из конторы? — с подозрением произносит она.

— Стал бы я кому чужому ключи выдавать! — фыркает дед, но пани Новак только отмахивается.

— Так вы туда позвоните, — говорит Торий и диктует телефон своего кабинета. — Спросите Виктора. Начальник наш. Он нам спуску не дает. За каждый грамм отчитываемся. А на вашу квартиру почти все израсходовали. Вы бы ремонт сделали, что ли. Тут не только крысы — тараканы расплодятся.

— Что-то ни одного таракана я не вижу, — с сомнением говорит пани Новак.

— Где васпы проходят — там тараканы не живут, — наконец, подаю голос я.

— Это почему? — удивляется женщина.

Я гляжу исподлобья, поясняю снисходительно:

— Конкуренция.

— Вытеснение одним видом, более сильным, другого — более слабого, — подхватывает Торий и разводит руками. — Чистая биология, мадам!

В коридоре раздаются новые шаги. В квартиру влетает Расс. Он улыбается во весь рот, оповещает громко:

— Поймал!

И за хвосты высоко поднимает свой трофей: в каждой руке — по дохлой крысе.

Пани Новак визжит, отскакивает к стене, едва не сносит на своем пути шкаф. Доски под ней ходят ходуном.

— Убери! Убери, Бога ради! — кричит она и вжимается в стену, словно хочет слиться с ней, что при ее комплекции весьма проблематично.

Расс обиженно смотрит на одну крысу, на другую. Произносит:

— Работа такая. Велено было поймать.

— Ну, поймал — так и выбрось! — стонет пани Новак, машет сдобными руками. — Там, за домом, мусорные баки стоят. Туда их! Что под нос людям суешь?

— Как пожелаете, пани, — послушно говорит Расс и, размеренно ступая, выходит из квартиры.

Женщина дышит тяжело. Смахивает со лба прилипшие темные пряди.

— Экая дрянь на свете водится, — всхлипывает она и обращается к нам. — Мальчики, вы бы на следующей неделе пришли тоже? Вдруг где-то их выводок прячется.

— Придем, — обещает Торий. — Только нам на следующий объект пора. А еще за новой порцией заехать нужно, весь запас на ваш дом извели.

— Идите, мальчики, идите! — кивает пани Новак, и голос ее теплеет.

Мы раскланиваемся, проходим мимо вахтера, который улыбается нам сквозь запущенную бороду. Я сдаю ему ключи — держать их у себя незачем. Да и если понадобится — в этом доме мы теперь желанные гости.

Пани Новак провожает нас до порога. На прощанье, как бы невзначай, касается ладони Тория. Тот смущенно отдергивает руку, а она смеется и качает головой.

— Ох, и дикарь! А ведь смазливый. Даже жаль, что нелюдь.

Весь последующий день у меня держится хорошее настроение.

Во-первых, у меня в руках — записная книжка и дневник Пола. Во-вторых, я наконец-то беру реванш и до конца рабочей смены подкалываю Тория на предмет его скорого свидания с председательницей домового комитета.

И еще одна хорошая новость — последняя за день, но не последняя по значению. Сегодня мне, наконец-то, выдают жалованье.

Часть я сразу откладываю на оплату коммунальных услуг. А на другую можно наконец-то запастись едой. Нужно купить круп, и хлеба, и котлет, и молока, и сахара. И, пожалуй, сегодня я все-таки побалую себя и возьму то пирожное в белой глазури и цукатах, что лежит на самом видном месте в витрине кондитерской. Потому что когда у тебя есть пирожное — любой дождливый серый день становится немного светлее.

Ночь с 8 на 9 апреля

Дневник Пола мне не нравится с первого же беглого взгляда.

Судя по всему, это не первый его дневник и изначально он задумывался, как терапевтический.

«Дневник успеха» — значится на обложке.

На первой странице дан распорядок дня — стандартный график, составленный терапевтом с учетом подъема, рабочего времени и времени отдыха. В реабилитационном центре у меня был такой же. Но, по-видимому, Пол не очень-то придерживался графика: записи не разбиты по часам, а изложены хаотично. И чем дальше — тем больше прослеживается общая неряшливость записей. Сам я не выношу небрежности, а у Пола — то помарки, то выдранные страницы, последние и вовсе отсутствуют. Но я все же надеюсь, что записи смогут пролить свет на его жизнь и — что для меня более важно, — его смерть.

Дневник Пола

Завел новый дневник.