Елена Ершова - Град огненный [СИ]

Я поднимаю голову. Но Морташ даже не смотрит на меня. Все верно — зачем? Для него я сейчас ряженый мальчишка, выставленный на посмешище.

— Мне понятен ваш сарказм, — с раздражением отвечает Торий. — Но я также знаю, что вы финансировали Дарский эксперимент. И вина за случившееся со многими детьми, а конкретно — с ним, — он снова указывает на меня, — лежит на ваших плечах, господин Морташ. Эксперимент «Четыре» — вам это о чем-нибудь говорит?

Наверное, я тоже должен что-то добавить — Торий явно ждет и моей реакции. Но слова почему-то не находятся. В горле становится сухо и горячо. Зато вместо меня отвечает Морташ.

— А мне понятно ваше желание выгородить этих… этих нелюдей, — он делает запинку, будто подбирая слово. — В частности господина Вереска, — Морташ морщится, словно мое имя кажется ему пренеприятным на вкус. — Пресвятая Дева, да мне даже произносить имя этого существа странно, — он пожимает плечами. — Это имя не его. И никогда не было. Вся их сегодняшняя жизнь — само понятие жизни вообще, — это фальшь, мимикрия, как сказал уважаемый господин Полич. Но стоит ради справедливости отметить — прекрасная мимикрия. Возможно, вы, господин Торий, и вы, моя дорогая Хлоя, — Морташ слегка кланяется сидящей на диване девушке, и я вижу, как бледные щеки снова наливаются жаром румянца. Но на этот раз Хлоя демонстрирует не смущение, а гнев. — Вы все просто попали под влияние этих тварей, — Морташ разводит руками. — Я же — видел их истинное обличье. Пан Крушецкий, вы продемонстрируете нашим гостям ту запись, которую не смогли показать в прошлый раз?

— Как раз хотел это предложить, — с улыбкой отвечает ему ведущий.

Он делает знак ассистентам, и по экрану некоторое время бегут белые полосы. Это старая документальная хроника, снятая в полевых условиях. На экране — деревенька в несколько дворов. Почти над каждой избой вздымается дымный столб. Звука нет, но и без него можно представить себе, как гудит охватившее дома пламя. Я почти ощущаю запах копоти и горелого мяса. Потом появляются фигуры — темные на фоне огня, они идут строем, бесшумно и молчаливо. Будто призраки. Но мне чудится — от их шагов сотрясается и стонет земля. И я снова хватаюсь за стойку — этот контакт с холодной и немного шершавой пластиковой поверхностью спасает меня от погружения в безумие.

Из домов выскакивает женщина. Ее платье развевается на ветру. От колонны отделяется одна из фигур и достает пистолет. Выстрел звучит бесшумно, и женщина падает, как подрубленная серпом.

Снова полосы. План камеры меняется.

За столом сидят четверо мужчин. Они смеются и пьют прямо из горлышка пузатой бутыли. На коленях одного из них — девушка. У нее задрана юбка, видны голые бедра, по которым вовсю прогуливается мужская ладонь. Девушка плачет, но ей зажимают рот. Подбегает женщина, кланяется, ставит на стол какое-то блюдо, от которого исходит пар. Она тоже плачет, говорит сбивчиво — ее губы шевелятся и трясутся от плача. Тогда один из мужчин поднимается и стреляет ей в грудь. Она прижимает руки, и из-под них тут же начинает сочиться темная струйка. Глаза женщины распахиваются, словно спрашивают — за что? Потом она падает. Мужчина подносит к горлу плачущей девушки широкий нож…

Кто-то из зрителей начинает визжать высоким женским голосом. И этот звук заставляет меня подпрыгнуть и понять — я все еще в студии. Этот огонь, и этот запах горелого мяса и крови — нереальны.

— Выключите запись! — кричит ведущий.

Экран снова идет полосами, от этого мельтешения начинает болеть голова. Я поднимаю трясущуюся руку, оттираю пот со лба.

— Это… неправда, — говорю себе под нос. Но меня никто не слышит. Зрители гудят — нутряной, подземный гул, какой, должно быть, издает многотысячный осиный рой.

— Вот — их истинное лицо! — победно говорит Морташ. — Вот, что они делали в северных деревнях! Вот они, жертвы экспериментов!

— Это неправда! — громче произношу я и выпрямляюсь. Замечаю, что Тория тоже усадили на диван рядом с Хлоей, и теперь он комкает край собственного пиджака, будто от бессилия.

— Как вы получили такую запись? — продолжаю я и подаюсь вперед. — Никто из васпов не подпустил бы к себе журналиста с камерой! Это бред!

— Наш человек, рискуя жизнью, втерся в доверие к одному из ваших отрядов! — Морташ не собирается сдаваться и смотрит на меня с презрением. — Он был свидетелем нескольких налетов.

— Кто он? — спрашиваю.

— Это конфиденциальная информация, — уклончиво отвечает Морташ. — Лично мне хватило одной записи. Надеюсь, теперь ни у кого не возникнет вопросов?

— Это явная постановка! — не выдерживает и кричит со своего места Торий. — Как можно втереться в доверие к васпам, да так, чтобы участвовать в их налетах?

— Ну, у вас же получилось, — парирует Морташ.

— Я не участвовал ни в одном рейде! — Торий вскакивает. — Скажите, господин Морташ, если это не подделка — значит, ваш подсадной тоже убийца? Насильник?

— Прошу вас, сядьте на место! — вмешивается ведущий.

Торий неохотно повинуется. Хлоя тоже порывается что-то сказать, но ведущий успокаивает и ее. А я чувствую, что разбуженная криками и запахом крови, под сердцем начинает шевелиться и просыпаться тьма.

— Это подделка, — уверенно произношу я, все еще стараясь удерживать контроль. — Это не васпы. Васпы так себя не ведут. Не вы ли, господин Морташ, говорили, что мы не умеем чувствовать? Испытывать эмоции? — я повышаю голос, пытаясь перекричать все нарастающий гул. — А эти — они смеются! У них слишком новая форма! Слишком хорошее оружие! И слишком здоровые лица! Это наглая подделка! Васпы не убивают вот так, веселясь, без пыток и без…

Я втягиваю воздух и умолкаю, понимая, что сболтнул лишнее. Рев зала становится невыносимым. Мне хочется зажать уши ладонями, чтобы не слышать его. Хочется не чувствовать на себе этих колких взглядом. Не видеть искаженного злорадством, торжествующего лица Морташа. И моя внутренняя тьма, наконец, просыпается и с силой ударяет в грудную клетку, словно хочет вскрыть меня изнутри, как консервную банку. Я с силой сжимаю пальцы вокруг стойки, и пластик хрустит под моей рукой. Его осколки осыпаются вниз, из вывернутого микрофона торчат голые провода. Треск помех вклинивается в общий возрастающий гул возмущенной публики.

— Слышали? — Морташ тем временем обводит всех торжествующим взглядом. — Какие глубокие познания у господина Вереска в науке убийства и пыток!

— Убийца! — слышится возглас из зала.

— Убийца! — подхватывают на другом конце.

Что-то со свистом рассекает воздух и с глухим стуком падает мне под ноги — это круглая женская расческа с довольно увесистой ручкой. Я поворачиваюсь к залу, пытаясь хоть что-то разглядеть в этой гудящей, шевелящейся тьме, скрытой за светом софитов, будто за белой полупрозрачной стеной. И кажется — от самых краев поднимается черная волна. Не люди — аморфная масса. Стихия, готовая смести все на своем пути.