Джордж Мартин - Дикие карты

— Это промах Джетбоя стал причиной разрушения капсулы с вирусом.

— Не смейте марать имя великого американского героя вашими клеветническими измышлениями! — вскричал Рэнкин с пылом южанина-проповедника. — Я заявляю перед этим комитетом и перед всей нацией, что вы остались в этом мире, чтобы изучать результаты своего злодейского эксперимента. А те, другие инопланетяне были камикадзе, готовые пожертвовать своими жизнями, чтобы вы могли снискать себе славу героя и жить среди нас, пользуясь всеобщим доверием и уважением, тогда как на самом деле вы инопланетный диверсант, пытающийся подорвать благополучие нашей великой нации при помощи этих опасных и непредсказуемых существ...

— Нет! — Он вскочил на ноги, упершись сжатыми кулаками в стол. — Я сожалею о событиях сорок шестого года, как никто иной. Да, я не сумел... не сумел остановить корабль, найти капсулу, убедить власти в ее опасности, помочь Джетбою, и мне придется жить с этим до конца своих дней! Я могу лишь предложить самого себя... свои таланты, свой опыт, который я приобрел, работая над этим вирусом... чтобы уничтожить последствия того, что я создал. Мне жаль... очень жаль.

Он запнулся, закашлялся и благодарно приложился к стакану с водой, который протянул ему Кьюинн.

Жара казалась почти осязаемой, она обвивала его тело змеиными кольцами, выжимала воздух из его легких, заставляла голову идти кругом. Tax приказал себе не терять сознание и, вытащив из кармана носовой платок, вытер глаза — и тут же понял, что совершил еще одну ошибку. В этой культуре мужчины привыкли сдерживать эмоции. Такисианин только что нарушил очередное табу. Он тяжело рухнул в кресло.

— Если вы и вправду раскаиваетесь, доктор Тахион, то докажите это комитету. Я прошу вас предоставить нам полный список так называемых «тузов», которых вы когда-либо лечили и о которых когда-либо слышали. Имена, по возможности адреса и...

— Нет.

— Вы поможете стране.

— Это не моя страна, и я не стану помогать вам в вашей охоте на ведьм.

— Вы находитесь в этой стране нелегально, доктор. Не исключено, что в интересах нации вас придется выдворить за ее пределы. Я бы на вашем месте очень хорошо обдумал свой ответ.

— Здесь не о чем думать. Я не выдам своих пациентов.

— У комитета нет дальнейших вопросов к этому свидетелю.

У входа в Капитолий они нос к носу столкнулись с бледным мужчиной с лисьим лицом. Блайз еле слышно пискнула и вцепилась в рукав Тахиона.

— Добрый день, Генри, — буркнул Кьюинн, и инопланетянин понял, что перед ним муж женщины, которая вот уже два с половиной года делила с ним жизнь и постель.

Он казался странно знакомым. Tax соперничал с его личностью каждый раз, когда они с Блайз становились единым целым в телепатическом или телесном слиянии. Генри во плоти давно прозябал в дальнем углу ее сознания, точно ненужный хлам на пыльном чердаке, но его разум оставался и был не из приятных.

— Блайз.

— Генри.

Он окинул Тахиона холодным взглядом.

— Если позволите, я хотел бы переговорить со своей женой.

— Нет, прошу тебя, Tax, не оставляй меня!

Пальцы женщины цеплялись за его пальто, и он осторожно отвел их и ласково сжал в своей ладони.

— Думаю, не стоит этого делать.

Конгрессмен схватил его за плечо и толкнул. И совершенно напрасно. Тахион, хотя и не выглядел здоровяком, в свое время обучался у самых лучших специалистов по самозащите на всем Такисе, поэтому его реакция была скорее рефлекторной, нежели сознательной. Он даже не стал прибегать к изощренным боевым искусствам, а просто-напросто наподдал коленом ван Ренссэйлеру в пах, а когда тот согнулся пополам, от души двинул кулаком ему в лицо. Конгрессмен рухнул как подкошенный, а Tax подул на ушибленные костяшки.

Вид у Блайз был совершенно безумный, синие глаза потерянно смотрели на мужа, а адвокат хмурился, похожий на седовласого Зевса. Несколько человек подбежали помочь упавшему политику, и Кьюинн, который опомнился первым, погнал их вниз по лестнице.

— Это был нечестный удар, — рокотал он, подзывая проезжавшее мимо такси. — Не очень-то спортивно — бить человека по яйцам.

— Меня не интересует спорт. В драке главное — победить, а проигравший умирает.

— Ну и странный же у вас мир, если в нем действуют такие правила. Вот увидите, Генри подаст на вас в суд за нападение и побои, как будто у вас и без этого забот мало.

— Можете считать себя нанятым, Прескотт, — сказала Блайз, поднимая голову с плеча Тахиона. Втроем на заднем сиденье было тесно, и Тахион чувствовал слабую дрожь, которая все еще сотрясала ее тело.

— Возможно, вам следует подумать о том, чтобы подать на развод. Ума не приложу, почему вы не сделали этого раньше.

— Из-за детей. Я знаю, что никогда больше не увидела бы их, если бы развелась с Генри.

— В общем, подумайте об этом.

— Куда мы едем?

— В «Мэйфлауэр». Симпатичный отель, вам понравится.

— Я хочу на вокзал. Мы уезжаем домой.

— Я бы не советовал. Нутром чую, ничто еще не закончилось, а мое нутро никогда не ошибается.

— Мы уже дали показания.

— Но еще не вызывали Джека и Эрла, да и Герштейна будут допрашивать во второй раз — может всплыть что-нибудь такое, что потребует вызвать вас повторно. Давайте подождем до победного конца. Если я прав, это спасет вас от необходимости возвращаться.

Tax неохотно согласился и снова откинулся на мягкую спинку сиденья, глядя на проносящийся мимо город.

К вечеру воскресенья он был по горло сыт и Вашингтоном, и «Мэйфлауэром», и мрачными пророчествами Кьюинна. Блайз попыталась сделать вид, будто они просто вырвались в короткий романтический отпуск, и вытащила его побродить по городу, но ее придуманный мирок разлетелся вдребезги вечером в пятницу, когда Дэвида обвинили в неуважении к Конгрессу, а дело передали большому жюри присяжных.

Юноша примчался к ним в номер и теперь метался между исступленной уверенностью в том, что приговор не будет вынесен, и страхом, что его осудят и посадят в тюрьму. Последнее казалось наиболее вероятным, поскольку в последний день своих показаний он повел себя совершенно неслыханно и разошелся настолько, что сравнил комитет с гитлеровской правящей верхушкой. Снисхождения ждать не приходилось. Тахион из последних сил пытался убедить Дэвида отказаться от новых кровожадных планов относительно комитета и успокоить Блайз, которая, похоже, совершенно позабыла о том, что ее родной язык — английский, и теперь разговаривала исключительно по-немецки.

Его усилиям мешало и то обстоятельство, что их номер подвергся настоящей осаде: вездесущие репортеры продолжали атаковать и изводить их даже после того, как Блайз выплеснула горячий кофе в лицо одному, который попытался пробраться к ним под видом официанта. Только Кьюинну было позволено беспрепятственно проходить в их крепость, но он неизменно был настроен столь пессимистично, что такисианин был готов выбросить его из окна.