Ник Харкуэй - Гномон [litres]

– Расскажи мне про дело Хантер, – говорит Кин, когда они заканчивают обсуждать недостаток настоящего общения, за который Кин ее пожурила, как двадцать месяцев и пятнадцать дней назад, а также посоветовала развлечься.

(«Государственный праздник, – отзывается в голове воображаемый голос Дианы Хантер, – все патриотичные граждане будут веселиться под страхом расстрела». Инспектор роняет эту ремарку где-то на нейтральной полосе между собой и памятью мертвой женщины. «Эреб», – успевает подумать она, прежде чем связь разрывается.)

– Пока неутешительно, – отвечает инспектор. – Боюсь, есть указания на то, что мы несем за это ответственность.

Она не хочет вдаваться в подробности. Понятия не имеет, кто будет читать отчет Кин – он будет доступен общественности, а она не хочет вспугнуть Смита. К тому же следует учитывать возможность того, что у него есть сообщники. Коррупция всегда выплескивается за свои границы. По определению, она редко остается в одном месте. Нейт надеется, что ее ответ будет воспринят как проявление профессиональной сдержанности.

– Ой-ой-ой, – бормочет Кин с профессиональной неопределенностью, которая предполагает, что она не удивится, если окажется, что это правда, но и не значит, что она в это сразу поверила.

Похоже, пока ей больше нечего сказать, и Нейт сразу узнает липкий тип молчания, в который можно провалиться, и задумывается, нужно ли ей это. Инспектор не чувствует острой необходимости его нарушить, но Кин это может воспринять как нездоровое отклонение от нормативного поведения. С другой стороны, Кин будет читать ее с помощью Свидетеля – проклятым кинесическим анализатором Смита, да еще с несколькими расширениями отдела соцобеспечения – и узнает, что сейчас Нейт думает, а не чувствует, так что попытка сымитировать эмоциональную реакцию точно покажется обманом. Она пожимает плечами.

– Такая у меня работа, Пиппа. Мне не обязательно радоваться тому, что я выясню. Обязательно только следовать за уликами.

– Только это ты и делаешь?

– Да. Всегда.

– А ты правда, – легкий намек на улыбку возникает на длинном невыразительном лице, – держала на мушке студента семиотика?

– Это был электрошокер, – уточняет инспектор. – Да.

Поразмыслив, она добавляет:

– Как я понимаю, он забыл упомянуть, что нарядился Гитлером? Или Чаплином? Свидетель его отметил как угрозу – довольно похоже на мое описание Лённрота, я полагаю.

– Эта деталь выпала у него из памяти. Но я, конечно, видела.

Нейт вздрагивает:

– Я выглядела совсем чокнутой?

– Довольно эксцентричной. Но любой человек, который дал бы себе труд ознакомиться с твоим личным делом, понял бы. Думаю, у тебя синяки еще ого-ого какие.

– Не проверяла?

Пиппа Кин кивает:

– Проверяла. Мои соболезнования.

– Я отдыхала. Теперь работаю. Это помогает. Дело важное.

Кин снова кивает. Нейт можно понять. Все можно понять, если посмотреть с правильной точки зрения.

– Ты выдала ордер на арест Регно Лённрота. Но, как я понимаю, его не поймали.

– Это меня расстраивает.

– У тебя есть предположения, как этот Лённрот умудряется избегать задержания?

– Свидетель предполагает применение средств технического противодействия.

– А твои собственные воспоминания, видимо, не слишком годятся для доказательной базы с учетом произошедшего. Но все равно… ладно, не надо. Не буду тебя учить делать твою работу.

Кин искоса поглядывает на инспектора.

Нейт пожимает плечами:

– Если мы скоро не получим результатов, я попрошу снять с меня образ.

Ей приходило в голову, что побои могли испортить воспоминания. Должны были. Может, ради этого все и делалось.

Пару десятков лет назад это само по себе было бы уликой: «Подозреваемый не хочет, чтобы его опознали, и считает, что мы это сразу смогли бы сделать, то есть мы ранее встречались». Увы, вездесущий Свидетель делает такое рассуждение почти тавтологическим.

Кин кивает и ставит галочку в квадратике бланка. Инспектор слышит скрип шарика в ее ручке.

– Ты недавно встречалась с Оливером Смитом.

– Я хотела услышать, что он скажет о деле Дианы Хантер.

Дословно это правда.

– Смит – одаренный человек.

– Да, я знаю.

– И к Чейз Пахт ты ходила.

– В деле Хантер есть некоторые технические аспекты. Свидетель может предоставить данные и научную экспертизу. А мне требовалась… гипотеза. Человеческий взгляд. Интуиция.

– Своей ты не поверила?

– Я верю своим умозаключениям. Но не полагаюсь только на них. Точки зрения, полученные за пределами собственных контекстуальных рамок, бесценны.

– Ты провела самодиагностику, – Кин бросает взгляд вверх и в сторону: картина в картине. – Повторно.

– В записи дознания есть травматичный сегмент. У Дианы Хантер был инсульт. Это не отмечено в файле – видимо, до меня его никто толком не просматривал. Система… очевидно, расценила его как безопасный, но переживание было не из лучших. Я проверяла, могу ли я по-прежнему исполнять свои обязанности на должном уровне.

– И получила подтверждение.

– Да. Идеальный результат. Наверное, нужно было пройти этот тест до начала расследования – может, я так и буду поступать впредь. В нашей работе главное – ясность мысли, как ты сама знаешь, особенно когда расследуешь беспрецедентное дело.

– Люди умирают, находясь под арестом. Это статистическая неизбежность.

– Я имела в виду допрос высокой интенсивности. Он мог стоить ей жизни. Нет, это слишком мягко. Я все больше убеждаюсь, что в финальном отчете укажу: он стоил ей жизни. Вопрос в том, мог ли кто-то заранее знать, что погубит ее, и оправдывали ли такой риск наличные доказательства против нее.

Этот ответ явно закрыл какой-то раздел опросника, и Кин перешла к следующему:

– Ты чувствуешь личные негативные последствия от взаимодействия с таким объемом материала, взятого у другой личности?

Инспектор представляет себе, как Хантер поджимает губы в ожидании ответа.

– Да, – говорит она. – Я устала, раздражена. Произошедшее – в лучшем случае, преступная халатность. Мой отчет будет включать требование установить более высокие пороги безопасности, кроме того, я ожидаю некоторых изменений в личном составе. И, если говорить о моем личном опыте, замешательство при переключении между записью и реальным миром сильнее, чем обычно. Мне сказали, причина в том, что ее много. Это неприятно, но работа есть работа. Я понимаю, звучит напыщенно, но так и есть. Мы входим в головы к другим людям и находим то, что ищем, потому что там скрывается правда. Я провела нейромедицинский тест, потому что та же мысль пришла и в мою голову. Мне сказали, это не проблема. У меня нет внутреннего… – она делает ударение на следующем слове, потому что оно необычное, – …чувства, которое бы этому противоречило. Я осторожна, ведь мы оказались на неизученном поле. Но пока это еще один ужасный случай в мире, где их больше, чем мы были бы рады признать, и моя работа – разобраться с ними по очереди. Это я и делаю: шаг за шагом.