Ник Харкуэй - Гномон [litres]

Это моя душа.

На равнине Эреба, в царстве Гадеса, на берегу горящей и вездесущей огненной реки, я обрела нежеланный гнозис: познание и разговор с собой. Открывается дверь во Флегетоне.

Всезнайка исчез, и я прохожу сквозь стену.

– Сколько теперь?

– Сорок семь минут.

Невозможно узнать, сколько времени прошло в нижнем мире. И спрашивать глупо, это ведь выдумка. Сорок семь минут. Значит, память встроилась. Можно смотреть ее как свою собственную.

Двери в мире. Проходить через стены и врата огня, огня вездесущего. Мир подо всем, как подземелье, как субстрат.

Будто ингредиенты в котел.

Афинаида взламывает оперативный уровень мироздания.

Ехал грека через реку, сам в мешке, а мешок в багажнике. Должен признаться, это совсем непохоже на шикарную жизнь. Скорее напоминает очень жестокую сказку Доктора Сьюза.

Ходят слухи о людях, настолько богатых, пресыщенных и безмозглых, что они нанимают других людей, чтобы их похитили вот так, прямо из офиса, уволокли на недельку на Мальдивы – без начальственной блютусной гарнитуры, телефонов и прочей сверхсрочной деловой чепухи. Всё потому, что у них настолько нет власти над своей невероятно роскошной жизнью, что они не могут даже устроить себе выходной, и платят, чтобы их заставили.

Серьезно: научитесь включать на телефоне режим «Не беспокоить». Развивайте самоконтроль, желания какие-нибудь, положительные привычки, да? Потому что прямо сейчас, когда у меня голова болтается на заднем сиденье водительской кабины, а кожзам то ли царапает, то ли липнет к коже там, где мешок сползает, я с радостью готов сообщить, сэр или мадам, со всеми вашими многочисленными вариантами и безопасным окружением, что если вы думаете, что похищение – это в чем-то круто, то вы – совсем дерьмо.

Кроме аромата просроченного сэндвича в коробке-холодильнике, я чувствую запах ветивера, пива и носков. Девушка, которая не Стелла, душится теми же духами, что она, а мужики, которые рядом с ней, наплевательски относятся к гигиене ног.

Нужно было нанять охрану. С того самого момента, как я понял, что делаю, с первого раза, когда увидел акулу в цифрах на катодно-лучевом экране. Я сейчас должен сидеть в пуленепробиваемой машине из тех, что могут «Хаммер» расквасить как яйцо всмятку. На переднем сиденье должны сидеть два парня с именами типа Стив и Варислав, чтобы у обоих был характерный среднеатлантический говор, по которому сразу понятно, что английский они учили в Словакии, и загрубевшая кожа на руках, по которой сразу понятно, чему еще они выучились. В машине должны быть пулеметы, ракеты, внутренний запас кислорода и широкоформатный телевизор. И гребаный шест для стриптизерши!

А я вместо этого изображаю позавчерашнее суфле и думаю о своей умершей бывшей девушке, потому что эта девушка, похожая на нее, на самом деле, наверное, квазирелигиозная фашистка – надела мне на голову мешок.

Я поворачиваю голову, там что-то на ткани, какое-то влажное пятно эфира, липнет к лицу, как поцелуй, или погружение, или полное солнечное затмение, которое происходит лишь во мне. Я вижу белые зубы, очень большие белые зубы, и чувствую, с какой силой они смыкаются, но я к ним уже настолько привык, что вышло почти по-домашнему. Если только они не настоящие. Это был бы номер, да?

Черт, надеюсь, я теряю сознание, а не жизнь.

Не очень весело быть толстым мальчиком в мире стройных атлетов и совершенных женщин постарше. В мечтаниях, конечно, встречаешь девушку, и она особенная, и ты это знаешь, так что тренируешься. Идешь в футбольную команду, бегаешь. Ну, как в фильме «Рокки». Лупишь грушу, учишься, и скоро ты уже мальчик-каратека, длиннорукий и длинноногий, и уже видно, какой будет мужчина. И тут тебе везет. Особенная девушка решает, что нужно обучить этого мальчика таинствам секса. Занимается с тобой любовью, учит тебя. Ты влюбляешься, потом разлюбляешься, и вы расстаетесь. Такое взросление, каким оно никогда не бывает, – без страха и эмоциональных катастроф.

В реальном мире ты остаешься один с Камилем Жорданом, и, по большей части, это неплохо. Пока ты можешь кивать, улыбаться и забывать, что у других есть друзья и возлюбленные, а ты – курьез, это неплохо. Одиночество в наше время недооценивают, а ведь это – естественное состояние для ребенка, который становится мужчиной.

А потом однажды появилась Стелла.

– Завтра к нам приедет племянница профессора Космату, – сообщает куратор.

Курирует он преимущественно боевой дух студентов, а не их духовные терзания, но бывает по-всякому. Номинально они призваны поддерживать своих подопечных, но этот долг частенько вступает в противоречие с обязанностью защищать университет от диких выходок старшекурсников. Космату – фамилия Старушки, но на меня, конечно, производит впечатление только слово «племянница», потому что это подразумевает «девушка», и поскольку о ней упомянули при мне, вероятно, даже девушка моего возраста, хотя, учитывая возраст Старушки, она окажется еще одной недоступной дамой двадцати лет или старше. С другой стороны, кровное родство с женщиной, которая меня идеально поняла, – по крайней мере, интеллектуально, и эмоционально тоже – вызывает интерес. Здорово, что она придет в гости.

Не в гости. Она приедет учиться. Она похожа на тебя – продвинутая.

Продвинутая! И всего на год и неделю старше. Если бы беременность моей матери не оказалась проблемной на поздних сроках, так что потребовалось медицинское вмешательство, у нас день рождения был бы общий.

Я думаю о профессоре Космату, пытаюсь вообразить ее молодое отражение, худое и угловатое. Когда приезжает Стелла, оказывается, что она больше похожа на рисунок Дега с прической типа «взрыв на макаронной фабрике». Мы тут же начинаем ругаться по поводу имен, которые я присвоил разным математическим операциям, чьи формальные названия я узнал значительно позже. Лунные и ангелические числа – только начало. Она обозвала меня жлобом. Я ее – коровой. Атмосфера за обеденным столом профессора Космату взрывоопасная. Муж профессора, знаменитый пелопоннесский философ-телеолог, родители которого не постеснялись назвать сына Косма Косматос, удаляется с тарелкой к себе в кабинет, где погружается в созерцание профессионального женского волейбола по спутниковому телевидению. Вскоре к нему присоединяется и жена. Они оба искренне любят этот изящный вид спорта, но обычно не бросают ради него обед.

Мы со Стеллой обмениваемся полными ненависти взглядами над тарелкой с клефтико.

Через неделю мы говорим о задаче поиска классов сопряженности в группах кос, и я говорю нечто, что может показаться смешным, если посмотреть на нее с обеих сторон одновременно. Она целует меня в губы. Я чувствую вкус ментоловых сигарет и кока-колы. Я навеки принадлежу ей, она – мне.