Ник Харкуэй - Гномон [litres]

Но вернемся к настоящему: мы поссорились. Я даже не помню, какой был формальный повод. Почти все они, по сути, – лишь тени одной тотальной ссоры, которая у нас случилась, когда ему было двадцать. Эта конкретная – мелочь: ежегодное напоминание о наших расхождениях – безвредное, хоть и неприятное.

Я позвонил Майклу на домашний телефон и подчеркнуто не попросил – точнее, не совсем попросил – одобрить мой план. С другой стороны, я не хотел встать между ним и его дочерью, даже так, совсем чуть-чуть. Так что я просто обратился к нему как почетный председатель семейной компании, которой он теперь управляет, и попросил дать мне отпуск, чтобы постичь загадочные бездны компьютерного мира: совершенно деловое и неизбежное первое общение после ссоры. Он давно меня изводил, мол, тебе надо разобраться, хотя, думаю, уже отчаялся чего-то добиться. Майкл подыграл и спросил, не хочу ли я, чтобы он подобрал мне курс. А я ответил да, со временем обязательно, но первые шаги я хотел бы сделать под руководством родного человека, а то вдруг у меня совсем ничего не получится, будет стыдно продолжать. И, не покраснев, спросил: «Как думаешь, Аннабель сможет уделить мне немного времени?»

Майкл засмеялся. Он, разумеется, сразу понял, что я пытаюсь сыграть на его гордости, а заодно предлагаю свою жертву как оливковую ветвь. И то и другое ему понравилось. Такой у нас с ним обычай: ругаться и ссориться, а потом извиняться хитроумными и обходными путями. За последнее время он стал в этом настоящим художником: посадил меня на корпоративном благотворительном обеде рядом с одной, скандально известной актрисой былых десятилетий, с которой у меня когда-то случился короткий и страстный роман. Думаю, он надеялся, что старая любовь вспыхнет вновь; мы пошло хихикали, делились воспоминаниями и выяснили, что оба любим Баха, и ничего больше.

– Конечно, сможет, – сказал Майкл. – Конечно. Она жаловалась, что вы совсем не видитесь. Но ты же понимаешь, что это примерно как попросить Астатке научить тебя играть «Собачий вальс»?

– Но Астатке играет на джазовых барабанах, – возразил я.

– И на вибрафоне, – добавляет Майкл, и я закрываю рот. Не хочу заводиться с Майклом на тему эфио-джаза, и вообще Эфиопии, родины, на которой он никогда не был. До моей Эфиопии уже не добраться: ее смыла река времени, а новая – очередная жаркая африканская страна, во главе которой встали жестокие и злые люди.

– Но она не будет против?

– Не будет, – сказал Майкл – точно как я сам сказал бы на его месте, с полной и незаслуженной уверенностью в том, что он может распоряжаться словом своей дочери. – Но это же Энни. Будет непросто.

Я слегка возмутился. Почувствовал, он ждет, что я выставлю себя старорежимным позорищем. Я так поспешно вытянулся во весь рост и заявил, мол, не сомневаюсь, что смогу одолеть пару непростых задач, что даже не задумался, что именно он имел в виду. Я знал: Аннабель хороша в том, чем занимается, хоть и в общих чертах себе представлял, в чем занятие состоит. Как бы там ни было, Майкл сказал, что нужно позвонить ей самой, и дал мне ее прямой рабочий телефон.

– Убивайся на здоровье, – добавил он. – Будет весело.

Я пообещал так и сделать и втайне поклялся разобраться в извивах цифровой вселенной лучше его за пару месяцев. Мы не соревнуемся с моим сыном. Смысла нет. Я – старик, он – мужчина средних лет. Разве он может что-нибудь сделать лучше меня?

Голос Энни на другом конце провода звучит очень тепло. В дни ее юности я был соучастником ее маленьких бунтов, одобрял и поддерживал новаторские подходы и нетрадиционный ход мысли и, как полагается хорошему дедушке, приносил запретные сладости. Я рисовал для нее картинки – последние тени моей прежней жизни – мультяшных такс, а иногда, в особых случаях, образы из ее кошмаров, которые становились смешными и добрыми благодаря дневному свету и в не меньшей степени – моей уверенности в том, что любой монстр из царства снов может стать верным стражем, если усердно над этим поработать. А потом она уехала, училась в университете, затем – первая работа, вторая; потом она очень много трудилась, чтобы открыть свою первую компанию. Так что шесть лет мы едва кивали друг другу, пусть и очень тепло.

– Аннабель, это Берихун. Берихун Бекеле. Твой дедушка.

Вдруг она знает еще какого-то Берихуна Бекеле или не узнаёт мой голос. Любовь иногда делает людей упрямыми, меня она делает ужасно застенчивым и робким.

Она расхохоталась. Ясно себе это представляю. У нее широкое лицо, созданное для радости, высокие брови, будто она всегда удивлена. Не будь она такой теплой, казалась бы высокомерной, но в ней нет ничего, кроме искренней заинтересованности в людях. Я сказал, запинаясь, чего хочу, и спросил, можно ли нам встретиться, когда ей будет удобно. Она не видела, как мы поссорились, но наверняка почувствовала (семейный осмос) и поняла, какую роль ей предлагают сыграть. Я пересказал наш разговор с ее отцом, упомянул его оптимизм и свою решимость его превзойти, и тут она снова рассмеялась. Я представил себе, как она закатывает глаза, и спросил, сможет ли она мне помочь.

Нет, ответила она. Категорически нет. Это очень плохая идея. Я ничего не добьюсь, и нам обоим будет невыносимо скучно. Прежде чем я начал возражать – скорее, умолять, – она сказала, что у нее есть предложение получше, но я должен немедленно приехать в офис, и она все объяснит. Она пришлет за мной машину.

Пришлет. За мной. Машину.

Думаю, в тот миг я начал понимать, что имел в виду Майкл, но не до конца все осознал. Вот еще один недостаток старости и привычки быть главным: я не подумал, чего Энни может захотеть от меня взамен того, чего хочу от нее я. В конце концов, несколько мелких услуг – ничто на фоне великого долга, имя которому – родословие. Более того, я не потрудился спросить, как она собирается изменить мир, используя меня вместо рычага, потому что мне и в голову не пришло, что она может изменить мир. Я был творцом и первым лицом – по привычке, старшинству, обычаю. Мир строился вокруг моих переживаний и решений, а не дел юного ростка, которого и на свете-то не было до времен, когда я уже стоял могучим дубом.

И вот этот человек, женщина, которая в моих глазах только-только перестала быть зиготой, никак не могла послать за мной машину. Такое могут лишь взрослые с деньгами на расходных счетах. Откуда у Аннабель расходный счет? Кто ей его дал?

Кхм, она сама и дала, конечно, когда создавала свою фирму. Но кто же ей дал столько денег? И я вдруг понял, что понятия не имею. Я даже не знал, есть ли у нее наемные сотрудники, точнее, знал, что есть, но не мог их себе представить. Наверняка есть инвесторы. И, скорее всего, я один из них, если подумать, не главный, конечно, не ведущий – а если нет, то почему? Разве не для этого существуют успешные дедушки? Неужели она сама пошла в большой мир и нашла себе финансирование, будто меня на свете нет? Как так вышло?