Адриан Чайковский - Дети времени [litres]

Пауки моментально начали эксперименты по использованию металла и стекла. С их острым зрением исследования света, преломления и оптики быстро шли вперед. Они научились применять тщательно выделанное стекло, чтобы расширить свое поле зрения в области микро– и макрооптики. Старое поколение ученых без проблем передало свет своих знаний новому поколению, которое обратило свои улучшенные глаза на ночное небо, более детально рассмотрев Посланника, и устремило свой взгляд дальше.

Поначалу считалось, что новое послание исходит от самого Посланника, однако астрономы быстро рассеяли это заблуждение. Сотрудничая с храмовыми жрицами, они обнаружили, что теперь в небе есть еще одна подвижная точка, способная говорить, и что она движется медленнее – и странно неравномерно.

Постепенно пауки начинают составлять картину своей солнечной системы относительно собственного дома, его спутника и Посланника, солнца и внешней планеты, у которой тоже имеется орбитальное тело, отправляющее свой собственный, отдельный сигнал.

Единственная проблема с этим вторым посланием заключается в том, что оно не поддается пониманию. В отличие от стройных и абстрактно-красивых числовых последовательностей, которые стали сердцем их религии, новый посланник транслирует только хаос: изменчивый, непостоянный, бессмысленный шум. Жрицы и ученые выявляли его закономерности, записывали в своей сложной системе из узлов и точек расхождения, но не смогли извлечь из них никакого значения. Годы бесплодных исследований привели к ощущению, что этот новый источник сигнала является некой антитезой самому Посланнику, каким-то почти злонамеренным источником энтропии вместо порядка. В отсутствие новой информации ему приписывались самые разнообразные странные намерения.

Затем, многие годы спустя, второй сигнал перестал изменяться и остановился на одной повторяющейся передаче, вновь и вновь, и это опять привело к множеству предположений по всему ставшему всепланетным свободному объединению жрецов-ученых. В сигнале снова и снова искали смысл, потому что, конечно же, послание, повторенное снова и снова столько раз, должно быть важным.

Возникла одна странная школа мысли, которая выявила в сигнале какую-то потребность и изящно вообразила, что там, через немыслимое пространство между их миром и источником этого второго послания, что-то потерянное и отчаявшееся молит о помощи.

А потом настал день, когда этот сигнал прекратился, и озадаченные пауки остались смотреть в небо, которое внезапно обеднело, но не могли понять почему.

Ребенком Холстен Мейсон с ума сходил по космосу. К тому времени исследования околоземной орбиты шли уже полтора столетия, и поколение астронавтов занималось грабежом павших колоний, начиная с лунной базы и кончая спутниками газовых гигантов. Он погружался в постановочные реконструкции того, как отважные исследователи входят на опасные брошенные космические станции, пытаясь отключить оставшиеся автоматизированные системы, чтобы нагрести технологий и данных со сгоревших старых компьютеров. Он смотрел подлинные записи реальных экспедиций – часто тревожащие, часто внезапно обрывающиеся. Он помнил, как лет в десять увидел луч нашлемного фонаря, скользящий по иссушенному вакуумом тысячелетнему трупу космонавта.

Когда он вырос, его интерес переместился дальше по времени – от тех отважных пионеров-старьевщиков к погибшей цивилизации, которую они заново открывали. Ах, те дни открытий! Так много было доставлено вниз с орбиты – и так мало было понято. Увы: золотые дни классицистов уже заканчивались к тому моменту, когда свою карьеру начал Холстен. На его глазах его наука неуклонно увядала под незаслуженным ею осуждением, все меньше и меньше оставалось того, что можно было почерпнуть из обрывков и осколков, оставленных Старой Империей… и к тому же стало очевидно, что те давно умершие предки по-прежнему присутствуют – в зловредных мелочах жизни. Старая Империя протягивала руки из далекой истории, чтобы неотвратимо отравлять своих детей. Неудивительно, что изучение этого сложного жестокого народа постепенно теряло свою привлекательность.

Сейчас, на невообразимом расстоянии от своего умирающего дома, Холстен Мейсон получил настоящий Грааль классициста.

Он сидел в рубке «Гильгамеша», полностью окруженный прошлым: передача за передачей наполняли корабль-ковчег мудростью древних. С его точки зрения, они нашли золотую жилу.

Он был одним из немногих членов основной команды, который мог наслаждаться комфортом самого «Гильгамеша». Карст и Вайтес взяли шаттл и дронов, чтобы обследовать лежащую внизу пустынную планету. Лейн с ее инженерами находилась на наполовину законченной станции, постепенно двигаясь по ее отсекам и фиксируя найденное. Когда они находили доступное им оборудование в рабочем состоянии, то отправляли результаты Холстену, а он по возможности их расшифровывал и заносил в каталоги либо откладывал для дальнейшего изучения, если этого сделать не удавалось.

Раньше никто не получал доступа к терраформирующей станции Старой Империи – даже недостроенной. Никто вообще не был уверен в том, что такая вещь существует. Здесь, в конце своей карьеры, Холстен наконец достиг такого положения, когда мог смело назвать себя величайшим экспертом по Старой Империи.

Эта мысль пьянила, но оставляла после себя холодную депрессию.

Сейчас Холстену досталась целая сокровищница сообщений, литературных произведений, технических пособий, объявлений и всяких мелочей на нескольких имперских языках (но в основном на Имперском С Керн), какой не владел ни один ученый с момента гибели самой Империи. Он мог думать только о том, что его собственный народ – цивилизация, с огромным трудом вставшая на ноги после ледника, – была всего лишь бледной тенью прежнего величия. И дело было не просто в том, что «Гильгамеш» и вся их нынешняя космическая программа были слеплены из ухудшенных, недопонятых кусочков гораздо более высоких технологий прежнего мира. Дело было ВО ВСЕМ: с самого начала его народ знал, что унаследовал уже использованный мир. Руины и распадающиеся останки прежней расы были повсюду: под ногами, под землей, в горах, увековеченные в историях. Находка такого изобилия мертвого металла на орбите не была сюрпризом: ведь вся письменная история была продвижением по пустыне мертвых костей. Не было такой новации, которую бы древние уже ни находили – и ни превзошли бы. Множество изобретателей отошли в забвение потому, что позже какой-то искатель сокровищ обнаруживал старинный и более удачный способ получать тот же результат. Оружие, двигатели, политические системы, философские воззрения, источники энергии… Народ Холстена полагал удачей, что кто-то построил столь удобную лестницу, по которой можно было подняться из тьмы к свету цивилизации. Никто так и не понял, что эти ступени вели к одному-единственному месту.