Адриан Чайковский - Дети времени [litres]

Часть команды собирается у мерцающих окон, глядя на город, который из громадной полосы многослойной цивилизации съеживается до неопрятной закорючки, похожей на узелковый рисунок ребенка. Настроение у всех приподнятое, возбужденное. Порция – единственная, кто его не разделяет. Она остается серьезной, внутренне сосредоточенной, пытаясь приготовиться к своему заданию. Она ищет уединения и тщательно вяжет и распускает мантру, которая прошла с ее народом сквозь века, – древнюю, успокаивающую математику первого Послания. Причина не в том, что она придерживается атавистической истинной веры: просто эта традиция ее утешает и успокаивает, как и ее далеких предков.

В передней кабине Виола дает отмашку своему радиооператору, и они отправляют сигнал, что все в порядке. В районе Большого Гнезда Бьянка получит их сообщение, а потом отправит собственное, но не Небесному Гнезду, а дальше.

Бьянка окликнет Бога простым сообщением: «Мы идем».

Он проснулся от запаха горелого. Мгновение он лежал, ощущая, как слабая вонь перегревшегося прибора проникает ему в ноздри, начиная думать, совершенно спокойно: «холодный сон, горячий запах, холодный сон, горячий запах, забавно»…

Тут он понял, что это совсем не забавно. Это прямая противоположность забавному, и он снова лежит в гробу, только на этот раз похороны стали кремацией, а он пришел в себя в самый неудачный момент.

Он открыл рот, чтобы закричать, но беспомощно закашлялся от едкого дыма, наполняющего его крошечный кусочек мира.

А потом под его напряженными руками крышка открылась с визгом гнущегося металла и ломающегося пластика. Казалось, он на мгновение обрел сверхчеловеческие силы.

Холстен завопил, без слов, даже без особых эмоций: в этом крике не было ни страха, ни ликования, ни изумления. Это был просто шум, громкий и бессмысленный, словно его рот сохранил настройку на мертвую частоту. Лягаясь и цепляясь, он перевалился через бортик стазис-камеры – и на этот раз никто его не поймал.

Тяжелое падение помогло ему окончательно прийти в себя – и обнаружить, что он лежит на полу в спальне основной команды, чувствуя себя не просто дураком, а дураком, которому больно и у которого есть зрители. Там оказались три человека, которые благоразумно отступили, когда он выдирался на свободу. Секунду ему даже не хотелось на них смотреть. Это могли оказаться бунтовщики. Это могли оказаться странные гюиниты, готовые принести его в жертву своему мертвому, но вечно живущему кибернетическому богу. Это могли быть замаскированные пауки. В этот момент ему казалось, что ничего хорошего от окружающих его людей ждать не приходится.

– Классицист доктор Холстен Мейсон, – произнес голос… женский голос. – Ты отзываешься на твое имя?

– Я… Да, а что?

Вопрос балансировал между нормальным и странным.

– Отметьте как положительный, – произнес мужчина. – Доктор Холстен Мейсон, встань, пожалуйста. Тебя перемещают. Причин для тревоги нет, но твоя стазис-камера стала нестабильной и нуждается в ремонте. – В этой речи не было никаких поправок на то, что этим шутам только что пришлось срывать крышку гроба, чтобы добраться до его мясной начинки. – Тебя проведут к другой камере и вернут в стазис, или, при отсутствии работающих камер, тебе предоставят временное жилище до того момента, когда такая камера появится. Мы понимаем, что тебе это неприятно, но заверяем, что делается все, чтобы восстановить нормальную работу корабля.

Наконец Холстен на них посмотрел.

На них были корабельные костюмы – и это радовало. Он почти ожидал, что они окажутся одетыми в шкуры и кожу, что было бы вдвойне неприятно, поскольку на «Гильгамеше» в изобилии водилось только одно животное.

Тут были две женщины и один мужчина – и они выглядели неожиданно аккуратно и опрятно. Секунду он не мог понять, почему их присутствие настолько его встревожило. А потом до него дошло, что, будь это какая-то неожиданная авария, они должны были выглядеть встрепанными и усталыми, а мужчина еще и небритым. С другой стороны, костюмы на них были явно не новыми: поношенными, обтрепавшимися и не один раз штопанными.

– Что происходит?

Мужчина, выдавший успокоительные фразы, снова открыл рот, но Холстен вскинул руку, чтобы он замолчал, и с трудом встал.

– Да-да, понял. Так что происходит?

– Будь добр пройти с нами, доктор Мейсон, – сказала ему одна из женщин.

Он обнаружил, что его руки сами сжались в жалкие кулачки и он пятится.

– Нет… Нет, мне надоело, что каждые полвека меня вытаскивает очередная банда клоунов-полудурков с идиотскими планами и ничего мне не объясняет. Говорите, что происходит, а иначе… клянусь, иначе я…

А вот тут была проблема, потому что он – что? Что иначе сделает великий Холстен Мейсон? Устроит крошечную истерику здесь, в бесконечном космосе? Вернется в свой гроб без крышки, сложит руки на груди и притворится, будто спит мертвым сном?

– Клянусь, я… – снова начал он, но без уверенности.

Троица обменялась взглядами, пытаясь общаться с помощью гримас и выгнутых бровей. Они хотя бы пока не пытались никуда его тащить. Он отчаянно обвел взглядом камеры основной команды, пытаясь что-то понять.

По крайней мере половина камер стояла открытыми. Некоторое количество оставалось закрытыми, и пульты на их крышках демонстрировали прохладно-голубой свет нормальной работы. Еще какое-то количество переходило в зеленый или даже в желтый, который, видимо, был и на его собственной. Он подошел к одной из них и посмотрел на лицо мужчины, который, насколько он помнил, входил в команду Карста. На пульте было несколько тревожных огоньков, которые, как предположил Холстен, на каком-то уровне сигнализировали о дурном.

– Да, – пояснила одна из женщин, заметив его взгляд, – у нас много работы. Приходится расставлять приоритеты. Вот почему мы просим вас пройти с нами.

– Послушай… – Холстен чуть подался к ней, чтобы прочесть имя на ее костюме, – Эйлен, я хочу знать, какова ситуация с «Гилли» и… Ты не Эйлен. – Потому что он вдруг вспомнил настоящую Эйлен, одну из научников: женщину с резкими чертами лица, которая не ладила с Вайтес… да и вообще ни с кем.

Он снова начал пятиться.

– Сколько прошло? – вопросил он.

– С какого момента?

Они медленно к нему приближались, словно стараясь не спугнуть нервного зверька, обходили сломанный гроб, чтобы взять его в клещи.

– С тех пор как я… как Гюин…

Но откуда им знать. Скорее всего, они даже не помнят, кто такой Гюин, – или, может, он стал каким-то демоном в их мифологии. Это были люди, родившиеся на корабле, дети «Гильгамеша». Все эти гладкие речи, костюмы, напускная компетентность – это все игра. Они просто обезьяны, подражающие своим давно исчезнувшим образцам. «Новая стазис-камера», к которой его отведут, уничтожив настоящую, окажется простой коробкой с прикрепленными к ней немногочисленными проводками – гробик культистов из груза, построенный доверчивыми дикарями.