Дэвид Митчелл - Костяные часы

– Маринус, это Эстер… седьмого июня тысяча девятьсот восемьдесят четвертого года. Перед нашей встречей в Грейвзенде я решила съездить в Тронхейм. Милый городок. В нем ничего не происходит. Он очень «белый». Таксист поинтересовался, из какой африканской страны я приехала. – Слышно, как Эстер, кашлянув, прикуривает сигарету. – Знаешь, Маринус, в Сценарии мне открылось кое-что о нашей Первой Миссии. Как обычно, все урывками и неясно, но я вижу огонь… бегство… и смерть. Смерть во Мраке и смерть в солнечном помещении. По Сценарию выходит, что я уцелею, если так можно выразиться, но мне нужен схрон. Убежище. Тайное, надежное, запечатанное, такое, чтобы его не смогли обнаружить анахореты, которые по настоянию Константен начнут меня разыскивать. А потом ты меня выпустишь. Но для этого мне нужно заранее передать тебе ключ. – Длинно скрипит стекло по дереву, и я догадываюсь, что Эстер придвигает к себе пепельницу. – В Сценарии мелькнули могилы среди деревьев и название Блайтвуд. Отыщи это место и немедленно отправляйся туда. Там ты встретишь кого-то из знакомых. Этот человек предоставил мне убежище. Там много замков, но я посылаю тебе знак, какой замок откроется этим ключом. Отыщи замок, Маринус. Открой его. Верни меня к жизни. – Из далекого норвежского лета доносятся колокольцы фургона мороженщика. – Если ты слушаешь мою кассету, то все приходит в действие. Вскоре враг сделает тебе предложение. Спрячь мой знак. Спрячь шкатулку. Враг уже близко. В Сценарии не сказано, можно ему доверять или нет. Его предложение положит начало Второй Миссии. События начнут развиваться очень быстро. Через семь дней Война будет закончена, так или иначе. Если все пойдет хорошо, мы встретимся. Итак, до встречи.

Щелк.

Запись заканчивается, шипит пленка, и я нажимаю кнопку «Стоп». Меня обуревают догадки, подозрения и вопросы. Мы с друзьями считали, что душа Эстер погибла, обессиленная схваткой с Джозефом Раймсом и зачисткой воспоминаний Холли Сайкс, ведь только этим можно объяснить отсутствие связи с Эстер с 1984 года. Однако же послание на кассете предлагает волнующую альтернативу случившемуся. Видимо, в ходе Первой Миссии душа Эстер получила критические, но не фатальные повреждения. Она обрела убежище в неизвестном и неосведомленном «носителе» и так хорошо замаскировалась, что охотники Пути Мрака, руководствующиеся Антисценарием, не сумели ее отыскать и уничтожить. И теперь, с помощью полученных ключей и знаков, я смогу найти убежище и высвободить душу, которая провела в нем сорок один год. Впрочем, моя надежда на это слаба, как жертва анорексии. Самосознание практически исчезает всего за несколько часов пребывания в параллаксе чужих воспоминаний. Вспомнит ли душа Эстер свое имя после стольких лет бестелесного существования?

Разглядываю лицо Айрис Фенби, отраженное в оконном стекле на фоне Кляйнбургского леса. Пухлые губы, приплюснутый нос, шапка черных кудрей, чуть подернутых серебром. Лес за окном – остатки заповедных чащ, покрывавших провинцию Онтарио в эпоху голоцена. Деревья проигрывают войну против жилых кварталов, сельскохозяйственных угодий, шестиполосных магистралей и полей для гольфа. Жива ли Эстер Литтл? Не знаю. Просто не знаю. Эстер способна управлять апертурой, так почему же она не попросила убежища у кого-то из хорологов? Возможно, именно потому, что это слишком очевидно. А как быть с последней частью послания Эстер? «Вскоре враг сделает тебе предложение». «Враг уже близко». Сейчас полночь, мой дом – защищенный от вторжения, пуленепробиваемый – стоит в фешенебельном северо-западном пригороде Торонто, спустя сорок один год после того, как Эстер записала свое предостережение на компакт-кассету. Даже хоролог, обладающий даром предвидения, вряд ли сможет точно предсказать…

Звякает сигнал планшета у настольной лампы. Прежде чем ответить, я по наитию прячу посылку из Норвегии за стопку книг. На планшете не высвечивается, кто пытается со мной связаться. Время за полночь. Стоит ли отвечать?

– Да?

– Маринус, – произносит мужской голос, – это Элайджа Д’Арнок.

Я ошарашена, хотя после звонка Хьюго Лэма в Ванкувере меня уже ничего не должно удивлять.

– Какая… неожиданность.

Мертвая тишина.

– Гм, воображаю. На вашем месте я испытывал бы те же чувства.

– «Воображаю»? «Испытывал бы те же чувства»? Вы себе льстите.

– Да, – задумчиво тянет Д’Арнок. – Наверное.

Пригнувшись, чтобы меня не заметили с улицы, выдергиваю шнур лампы из розетки.

– Не сочтите за грубость, Д’Арнок, но лучше начинайте злорадствовать по поводу Оскара Гомеса, чтобы я могла прервать разговор. Уже поздно, а день у меня выдался долгий.

Напряженное, гробовое молчание.

– Я хочу, чтобы все прекратилось!

– Что именно? Наш разговор? С удовольствием. Прощайте…

– Нет, Маринус. Я… я хочу перейти на вашу сторону.

Наверное, я ослышалась.

Д’Арнок повторяет, как обиженный ребенок:

– Я хочу перейти на вашу сторону.

– Да-да, а я спрошу: «Правда, что ли?», а вы ответите: «Ага, размечталась!» Помнится, мы в школе так делали.

– Я не… я не выдержу очередной декантации. Я хочу перейти на вашу сторону.

Как ни странно, его слова звучат без свойственной анахоретам заносчивости. Но я в паре световых лет от того, чтобы поверить в искренность его намерений.

– Что ж, Д’Арнок, раз уж вы стали таким специалистом в области чувств и воображения, попробуйте представить себя на моем месте. Как бы вы восприняли неожиданное раскаяние анахорета высшей ступени?

– Разумеется, весьма скептически. Для начала я бы спросил: «А почему именно сейчас?»

– Отличный вопрос. С него и начнем. Почему именно сейчас, Д’Арнок?

– Это началось не сейчас. Меня уже лет двадцать от этого… воротит. До тошноты. Я больше не могу с собой бороться. Я… Знаете, в прошлом году Ривас-Годой, Десятый анахорет, подыскал себе… пятилетнего мальчика из сан-паулуской фавелы Параисополис. Малыша звали Энцо, у него не было ни отца, ни друзей, его все шпыняли. А этот несчастный запуганный ребенок обладал очень активной глазной чакрой. В общем, Ривас-Годой стал для него старшим братом… Все шло как по писаному. Я подверг Энцо тщательной ингресс-проверке, убедился, что он чист, без малейших признаков хорологии, и засвидетельствовал его пригодность. Я присутствовал в Часовне на церемонии Возрождения, когда Ривас-Годой повел Энцо в…

Я с трудом удерживаюсь от десятка язвительных замечаний.

– …в гости к Санта-Клаусу. – По голосу ясно, что Д’Арнок морщится.

– Санта-Клаус. Мужчина европейской внешности. Лет шестидесяти. Вымышленный персонаж.

– Да. Над Энцо всегда издевались, потому что он верил в Санту. Ривас-Годой пообещал свозить мальчика в Лапландию. Путь Камней превратился в дорогу к Северному полюсу, Часовня стала домом Санты, а ландшафт Мрака – Лапландией… Энцо всю жизнь провел в фавеле, так что… – Д’Арнок резко выдыхает сквозь зубы, – ничего другого не знал. Ривас-Годой объяснил ему, что я – ветеринар, который лечит оленей Санты, если они вдруг заболеют. Энцо очень обрадовался, а Ривас-Годой предложил ему: «Пойди поздоровайся с отцом Санты, вон его портрет. Это волшебный портрет, он умеет разговаривать». В общем, в последнюю минуту своей жизни Энцо был счастлив. А потом, на церемонии Возрождения в день солнцестояния, когда мы пили Черное Вино, Ривас-Годой со смехом заметил, что бразильский мальчишка был дурак дураком… и я лишь через силу допил свой бокал.