Дэвид Митчелл - Костяные часы

– Верно рассуждаете, Хьюго. Но позвольте, я сверюсь с текущими ценами… – Костелло открывает папку. – А ваш отец, случайно, не наш клиент?

– Папа сейчас обожает «бэ-эм-вэ», но, вполне возможно, вскоре созреет для чего-нибудь пошикарнее. В конце концов, сегодня «бумер» есть почти у каждого. Я обязательно скажу отцу, как вы мне помогли.

– Спасибо, буду обязан. Значит, так, Хьюго. Передайте вашему другу, что ориентировочная цена автомобиля «астон-мартин-кода» шестьдесят девятого года выпуска с сотней тысяч миль пробега и в пристойном состоянии… – Винсент Костелло проводит пальцем по столбцу цифр… – примерно двадцать две тысячи. Разумеется, на лондонском рынке цена несколько выше. У меня есть на примете коллекционер, из арабов, так вот, он готов заплатить и больше, особенно если машина действительно в хорошем состоянии, и при желании я мог бы вытянуть из него тысяч двадцать пять. При условии, что машину осмотрит наш механик, а мистер Пенхалигон лично предоставит все необходимые документы.

– Естественно. Мы хотим, чтобы все было чисто и по закону.

– В таком случае вот моя карточка – я буду ждать его звонка.

– Отлично. – Я прячу карточку в бумажник из змеиной кожи, и мы обмениваемся прощальным рукопожатием. – Счастливого Рождества, мистер Костелло!

Под звон дверного колокольчика вхожу в «Филателию Бернарда Крибеля» на улочке Сесил-Корт близ Чаринг-Кросс-роуд, и меня обволакивает аромат трубочного табака. В центре узкого длинного зала высится стойка с марками средней стоимости. Более дорогие экземпляры покоятся в запертых витринах у стен. Я разматываю шарф, но старая школьная сумка остается висеть на груди. По радио звучит второй акт «Дон Жуана». Бернард Крибель, в костюме зеленого твида и с темно-синим шейным платком, косится на меня поверх клиента у письменного стола, дабы удостовериться в моих намерениях; я всем своим видом показываю, что готов подождать, и тактично держусь на расстоянии, рассматривая безупречные негашеные экземпляры «Черного пенни» в специальной витрине с постоянно поддерживаемым уровнем влажности. Вскоре становится ясно, что крибелевского клиента ждет большое разочарование.

– Что вы имеете в виду? – возмущается он. – Как это – фальшивая?

– Возраст этого экземпляра не сто лет, а от силы сто дней. – Хозяин магазина снимает очки в тонкой оправе и трет слезящиеся глаза.

Клиент жестикулирует, как комедийный итальянец:

– Но здесь же выцветшие краски! Пожелтевшая бумага! Эта бумага никак не может быть современной!

– Старинную бумагу раздобыть несложно, но вот эта штриховочная сетка наводит на мысль о двадцатых годах двадцатого века, а никак не о девяностых годах девятнадцатого. – В размеренной английской речи Бернарда Крибеля сквозят славянские интонации: насколько я знаю, он родом из Югославии. – Затем бумагу окунают в слабую чайную заварку, давно известный прием. А вот над печатными досками пришлось корпеть не одну ночь, – впрочем, такое трудолюбие легко объясняется прейскурантной стоимостью в двадцать пять тысяч фунтов. Кстати, краска тоже вполне современная… «Уинзор и Ньютон», жженая охра, разведенная, разумеется… В целом весьма неплохая подделка.

Клиент взвизгивает оскорбленным фальцетом:

– Вы что, обвиняете меня в подделке?!

– Что характерно, я обвиняю не вас, а того, кто совершил эту подделку.

– Вы просто пытаетесь сбить цену! Признайтесь!

Крибель с отвращением морщится:

– Возможно, вашим товаром заинтересуется какой-нибудь перекупщик на Портобелло-роуд. Можете попытать счастья на передвижных ярмарках марок и монет. Прошу прощения, мистер Бадд, но меня дожидается настоящий клиент.

Мистер Бадд с разочарованным стоном выбегает из магазина и пытается хлопнуть дверью, но дверь отказывается хлопать. Крибель качает головой, сокрушаясь, до чего дошел мир, и я спрашиваю:

– И часто фальсификаторы приносят вам свои подделки?

Крибель втягивает щеки, показывая, что вопрос не заслуживает его внимания.

– Мне знакомо ваше лицо… – Он перебирает свою мысленную картотеку. – Э-э-э… мистер Анидр. В августе вы продали мне блок из восьми негашеных марок Питкэрнских островов. Хороший чистый блок.

– Надеюсь, вы пребываете в добром здравии, мистер Крибель?

– Более или менее. Как ваши занятия? Помнится, вы изучаете право в Университетском колледже Лондона.

Ха, он явно хочет меня подловить.

– Нет, астрофизику в Имперском колледже.

– Да-да, конечно. Вам удалось обнаружить разумную жизнь в космосе?

– Ее там ровно столько, сколько здесь, на Земле, мистер Крибель.

Он улыбается старой шутке и смотрит на мою сумку:

– Вы сегодня покупаете или продаете?

Я достаю черный кляссер и вынимаю из него узкую полоску из четырех марок.

Шариковая ручка в пальцах Крибеля барабанит по прилавку: тук-тук-тук.

Филателист и его лампа «энглпойз» склоняются над марками.

Стук шариковой ручки смолкает. Старческие глаза Бернарда Крибеля вопросительно обращаются ко мне, и я произношу:

– Четыре марки колониальной Индии номиналом в пол-анны, темно-синие, выпуска тысяча восемьсот пятьдесят четвертого или пятьдесят пятого года, с правой стороны листа и частичной маркировкой на поле, в хорошем состоянии, негашеные. Как вам?

– Недурственно. – Он продолжает рассматривать марки под шерлок-холмсовской лупой. – Не могу утверждать, что часто встречал подобные экземпляры. И на какую цену вы рассчитываете?

– В июне прошлого года одна гашеная марка из этой серии ушла с аукциона «Сотбис» за две тысячи сто фунтов. Умножаем на четыре, получаем восемь тысяч четыреста. Набавляем пятьдесят процентов за то, что марки негашеные, и получаем примерно тринадцать тысяч. Однако же… Держать магазин в центре Лондона накладно, за товар вы расплачиваетесь сразу же, а я весьма надеюсь завязать с вами плодотворные долгосрочные отношения, мистер Крибель.

– В таком случае называйте меня просто Бернард.

– Ну, раз так, то и вы называйте меня просто Маркус. Моя цена – десять тысяч.

Крибеля вполне устраивает озвученная цена, но ради приличия он делает вид, что терзается сомнениями.

– На марки Содружества в наши дни спрос невелик. – Он раскуривает трубку; ария завершается. – Увы, самое большее, что я могу дать, – восемь с половиной.

– Не вынуждайте меня идти на Трафальгарскую площадь, Бернард, сегодня очень холодно и скользко.

Он вздыхает, раздувая волосатые ноздри:

– Жена меня со свету сживет за подобную уступчивость, но молодых филателистов следует поощрять. Давайте поделим разницу и сойдемся на девяти тысячах двухстах пятидесяти фунтах.

– Десять – простое, удобное, круглое число. – Я обматываю шею шарфом.