Виталий Бабенко - Приблудяне

Впрочем, наш инфарктник могуч все-таки. Валидол валидолом, а Рамфорда одолел: проломил животом противника стенку гардероба и выкинул прочь, сам – как герой – вместе со шкафом на врага опрокинулся. Рамфорд виноват, конечно, но ему все же меньше досталось, чем Саше Енссену, который вовсе ни в чем не повинен. Просто полз мимо: дай, думал, к Виктору Сергеевичу подберусь и напугаю сзади. Чего он там в штукатурке лежит?! Здесь-то его и накрыло.

Все это, между прочим, в считанные секунды произошло. Я почему так подробно описываю – мне лучше всех видно было: на люстре висел. Я туда с книжного шкафа прыгнул (спасался от Грызуна Павла Эдуардовича – тот как раз водил), но неудачно оттолкнулся, почему авария и произошла. А сам Грызун легче всех отделался, зато урон самый большой нанес: поскользнулся на банановых корках, которые Рамфорд разбросал, чтобы ему водить труднее было, и в телевизор въехал. Экран, конечно, лопнул, Павла Эдуардовича к серванту отбросило, однако – ни одной царапинки... Все сервизы перебил (мы потом три тарелки целых насчитали), а Паша – живехонек.

Да, чуть не забыл! Ведь Джюкич все это время на диване прыгал. На диване у нас «дом», там салить нельзя. Вот Джюкич и манкировал постоянно: сам на диване скакал, а других сталкивал. Хорошо хоть его Хаахтела наказал: ринулся с пианино под диван, что ему давно надо было сделать, и сначала было затих там, но лишь увидел, что вода подбирается, тут уж не до передышки! Как лежал, так и вскочил, с диваном на спине – Хаахтела у нас давно такой здоровый. Здесь Джюкичу тяжко пришлось: плохой он наездник, этот Джюкич, собака на сене хорошая, король на горе тоже неплохой, а наездник никудышный, – слетел с дивана, как неопытный ковбой с дикого мустанга, да еще руками размахался. Ну и попал правой в разбитый телевизор: искры, дым, рев – словом, что говорить... Беда и неразбериха!

Это потом мы на перевернутом книжном шкафу все собрались, когда маленько разобрались в ситуации и вода весь пол залила. Вода, чтобы не забыть, из радиатора хлестала. Парового отопления. Кто кран свернул, мы так и не узнали. Грызун, наверное, он у нас любит в рот воды набрать и брызгать на всех.

Значит, собрались мы на шкафу, как на плоту с «Медузы», и думаем, что делать. Енссен предложил кораблики пускать, но на него все орать начали: мол, скоро он сам, как кораблик, в окно выплывет, и будет ему Ниагарский водопад с двенадцатого этажа. Джюкич дул на обожженные пальцы и советовал конкурс устроить, кто дольше всех под водой просидит. Но Виктор Сергеевич, весь белый с головы до ног, его остановил. Виктор Сергеевич вообще у нас мужик серьезный, кандидат наук все же и бакалавр, мы, когда заиграемся, часто его слушаем. Вот и сейчас он Джюкичу указал: дескать, есть такое соображение – последнему некуда выныривать будет, разве что потолок прошибать. Тут мы приуныли: и играть не наигрались, и спасаться надо, и плавать не умеем.

Часов пять мы так просидели. А потом вода как пошла из подъезда хлестать – прохожие спасателей вызвали. И вот эвакуируют нас с двенадцатого этажа, а у всех наших – одна мысль: почему так получается? Почему – когда в телевещании пауза, когда магазины закрыты, когда жены с детьми в видеотеке – веселье наше воскресное какое-то неудачное получается?

И вдруг я догадался! Приблудянин! Ведь приблудянин Лупззо, который к нашей компании приписан, все это время на кухне сидел. И в прятки-салочки не играл. Точно: он все и подстроил! На расстоянии. Знаем мы этих приблудян! Тихие-тихие, а если надо, такие телепаты – прямо держись! Я с нашими поделился, все согласились, мы в протокол это и записали. Жалко только, когда нас эвакуировали, никто про Лупззо не вспомнил. Ух, мы бы ему сейчас показали!

«Досуг в Евразии», 58 г. ЭЦЕТИ, № 12.

Постма прогуливался по бульвару. Ярко светило земное солнце, но этого Постма не замечал. С возмущенным гульканьем разбегались из-под ног бесстрашные городские голуби, не привыкшие к тому, чтобы на них наступали, – Постма и на это не обращал внимания. Рыдали навзрыд малые дети, уткнувшись в колени дремотных бабушек, – оплакивали безвременную кончину «куличей», погибших под тяжелой стопой синеликого дяди, – Постма оставался безучастен. Он думал.

Думал Постма следующее: «Эх, изобрести бы невиданный доселе прибор! Такой, знаете, могучий агрегат с потрясающим кпд. Чтобы работал, извините за выражение, как зверь. Не пыхтел, не коптил, не шумел особо, но выдавал чтобы на-гора. А ведь изобрету! – воспламенялся его внутренний взор. – Как есть изобрету. Не знаю, что он такое будет творить, но уж все земляне ахнут, будьте спокойнны. И ты, Анюта, первая ахнешь!»

Последнее «первая» относилось к жене Постмы, землянке по происхождению, русской по национальности. Она постоянно обитала в мире пугающих нервную систему предметов – бесшумных телефонов, стульев на гибких ножках и самопрыгающих пепельниц – и спокойно себя чувствовать не могла уже давно. Впрочем, в лабильность ее психики Постма не верил, относя ежевечерние женские слезы на счет семнадцатой телевизионной программы с ее сериалом «Сентиментальные истории». Однако сознавал Постма, что подвижничество жены, техника-спектрометриста, на скромную зарплату которой он жил все последние годы, требует вознаграждения. И мысли о Великом Изобретении не покидали Постму даже по ночам, когда, утирая со лба зеленый пот, он распиливал ножовкой обгоревший в атмосфере корпус аэробуса, надеясь соорудить из обрезков индивидуальную ракету многоразового использования. Постма мечтал слетать на персональном челноке на законсервированную Сферу и отыскать там что-нибудь, еще не известное земной технологии. «А что, если в Приборе использовать вакуумное напыление...» – мысль осталась недодуманной, ибо Постма окаменел.

Что-то – еще непонятно что – словно плетью огрело Постму. Что-то такое, секунду назад увиденное. Где? На афишной тумбе. Это точно. Но что? Неужели афиша? Почему? Ведь Постма в земные театры не ходил принципиально – во-первых, не любил, во-вторых, не понимал, в-третьих, отвлекало! Он повернулся и съел афишу взглядом. Странно, ничего выдающегося, хотя и несколько необычно:

ГАСТРОЛИ ГАСТРОЛИ

Бурляндский драматический театр

премьера КРАНДАПЕЯ

пьеса в 8 актах, 23 картинах,

с интермедиями, фехтованием, гонгом

и раздачей ценных подарков

Постма подошел поближе, и той же плетью его шваркнуло еще раз. Теперь-то понятно, в чем дело. На афише мелким шрифтом значилось после слова «премьера» – «автор Постма»; после слова «подарков» – «вход свободный». Очень удивился Постма. Даже оранжевым потом изошел. Не писал он пьес в своей жизни – вот беда! Вообще ничего не писал, даже стихов, если не считать жалоб в Комитет по Контакту и объяснительных записок по месту жительства. Поэтому решил прояснить невероятную загадку и зашагал к Духанному переулку – там театр стоял.