Юлия Шамаль - Система [litres]

Я вспомнила свой первый месяц работы в ГССБ. Мне тогда сгрузили ворох ментальных скринингов сотни чиновников класса А, аналитику и отчеты по ним и велели отобрать «латентных врагов Системы». Отобранных я должна была передать во фьючерсный отдел, чтобы те просчитали вероятность перехода этих чиновников от слов и мыслей – к делу. Мне сказали, что это обычная рутинная текучка. Я честно погрузилась в эти авгиевы конюшни и вскоре с гигантским удивлением обнаружила, что Системой в той или иной степени недоволен каждый! Я бросила все и срочно набрала Вебера.

– Без тебя я бы не догадался, – ответил он раздраженно – слышно было, что он что-то жует.

– Но почему Система их всех не понижает? – недоумевала я.

– Потому что недовольство существующим положением дел свойственно интеллигенции вообще. Каким бы это положение ни было. А тем более у интеллигенции класса А. Это вариант нормы. Это же не санитары из зоны Е. Ты удивительно необразованна.

Я пропустила оскорбление мимо ушей и продолжила нарываться:

– Но тогда что я ищу? Если они все враги Системы, то я уже всех нашла!

– Ты нашла хоть одного человека с реальными возможностями? Кто действительно может навредить Системе? Нет? Тогда иди и поищи.

Да, но как это сделать?!

…Светящийся шар никак не сдвигался выше пупка, но я, вместо того чтобы бросить крамольные мысли и сосредоточиться на психотехнике, упорно думала о Сопротивлении…

Их надо найти. Надо. Найти.

Ненавистное лицо Вебера со сломанным носом всплывало сквозь сонную одурь, маячило передо мной и заслоняло тех, кого я ищу.

Засыпая, я твердо пообещала себе, что найду. А потом обнулю Вебера.

На авиаплощадке меня ждала Меланья. Маленькая, круглая, пушистые рыжие кудри развеваются на ветру; она махала мне рукой и улыбалась. Я физически почувствовала тепло где-то глубоко внутри грудной клетки. Меланья была единственным на земле человеком, с которым я дружила не потому, что велел Вебер. И он мне это разрешал – вот что удивительно. Система показывала ему все мои знакомства, и далеко не все ему нравились. Дружить с Кларой, например, он мне категорически не рекомендовал, и живая белая Суббота – подарок на мой день рождения – была единственным воспоминанием о наших трех походах в кафе, во время которых мы пили вино и болтали о мужиках. Потом Вебер запретил, и все закончилось. А Меланья как-то просочилась сквозь Веберову паутину контроля. Он ее как будто и не заметил.

Мелли была одета в какую-то голубую полусетку-полухламиду, которая вошла тут у них в А-плюсе в моду. Наноткань сама регулировала температуру тела и отгоняла москитов – в жарком климате удобно.

– Привет, я так соскучилась, – сказала я ей искренне.

Меланья засмеялась, обняла меня и что-то ответила, я ничего не поняла и, спохватившись, включила опцию «переводчик». В бионаушнике зазвучал синхронный перевод.

– Еле доехала, – сказала Мелли добродушно, – я тоже рада тебя видеть.

Мы говорили на разных языках. Она родилась и выросла в Лос-Анджелесском А-плюсе, другой жизни не знала, но надо отдать ей должное, практически не страдала классическими пороками этой зоны: повышенной эмоциональной зависимостью и бессмысленным бахвальством. Она любила искусство, неплохо в нем разбиралась; собственно, благодаря искусству мы и познакомились, когда я, ошалевшая после первого визита в А-плюс, решила провести пару часов в музее и ухитрилась подвернуть там ногу, поскользнувшись на гладком мраморном полу.

Все посетители музея с равнодушно-сочувственной улыбкой проходили мимо меня, сидящей на полу, понимая, что сейчас явятся дракеи и окажут помощь, что бы там со мной ни случилось. А может, и не нужна мне помощь и я валяюсь на мраморе, неестественно вытянув ногу, по собственному желанию – мы же живем в Обществе абсолютной Свободы, кто мне может это запретить? Мелли была единственной, кто сел рядом на корточки и участливо осведомился, не нужно ли чего. Потом она поехала со мной и дракеями в медицинский центр, смотрела, как мне накладывают шину, и шутила с роботами.

Она покорила меня простотой, гармоничностью и глубоким внутренним спокойствием. Я ни разу не видела, чтобы Меланья нервничала, или повышала голос, или была чем-то недовольна. Мы подружились, и с тех пор я останавливалась у нее каждый раз, когда прилетала в Эл-Эй.

Беспилотник Меланьи привез нас в ее квартал – один из лучших районов Лос-Анджелесского А-плюса; там у меня всегда страшно разыгрывался аппетит, наверное, что-то было такое с воздухом. Дверь апартаментов при виде нас распахнулась сама – Меланья внесла меня в программу распознавания лиц, и прикладывать запястье к транскодеру было не нужно.

– Как ты?

– А ты?

Оказалось, что с Питером они расстались, сейчас у нее Майк, но она не знает, не уверена и вообще все как-то… Искусствоведке Мелли почему-то было очень важно, чтобы мужчина за ней ухаживал. В классическом смысле этого слова. То есть цветы, подарки и чтоб платил за нее в ресторане. Это было старомодно и странно, Меланья была очень богатой женщиной и легко могла оплатить ужины всего своего района на год вперед, но ей было важно, чтобы за нее платили. Майк не платил. Хоть ты тресни. Он сидел, гад, улыбался и ждал, когда она внесет свою половину. Меланью это бесило. Прямо она Майку об этом говорить не решалась, поэтому вредничала – в основном, это выражалось в том, что Мелли не отвечала на звонки, сообщения и приглашения. Майк в ответ пожимал плечами и переставал звонить и приглашать. Мелли выходила из себя еще сильнее и громогласно призывала ухажера. Майк охотно призывался, они шли в ресторан, а там он снова не платил, и все начиналось сначала…

– Но все это ерунда, – сказала Мелли, решительно отодвигая тарелку. – Я хочу поговорить о тебе!

Я в этот момент с аппетитом жевала бейгл с мягким сыром и красной рыбой, поэтому замычала и помотала головой – говорить о себе мне сейчас совершенно не хотелось.

Но Меланья была непреклонна.

– Ты же плохо себя чувствуешь, – сказала она прямо. – Надо с этим что-то делать.

Я запротестовала:

– А вот и нет, спроси «Телемед», здоровье девяносто пять процентов, кто из людей моей профессии может этим похвастаться?

– Во-первых, должно быть сто, – сказала Мелли, подняв палец, – а во-вторых, я не об этом.

Я вздохнула, отодвинула тарелку с остатками бейгла и взялась за кофе. Я знала, что она сейчас скажет. Что я несчастна и все такое. Будет права, расстроит меня и себя, вот зачем это все? Эту – спасительно-поучающую ипостась моей подруги – я терпеть не могла. Ей позарез надо было меня осчастливить. Не в состоянии она, видите ли, переносить мой тщательно скрываемый грустный взгляд и еще более тщательно маскируемый внутренний разлад.