Дэвид Кепп - Ниже нуля [litres]

А олень еще ехал в лифте, ожидая дальнейших инструкций. Это не означало, разумеется, что у него внезапно появились разум и личность. Он лишь обрел четкую цель, и пока он шел к ней, боль в животе почти стихла. Он не представлял, что с ним такое приключилось, да и, по правде говоря, не понял ровным счетом ничего из того, что с ним произошло за последние сорок восемь часов.

Створки лифта разъехались. Лифт прибыл в наземный уровень склада Атчисона.

Кекс с Наоми вскрикнули от удивления.

Они специально пошли по лестнице, чтобы избежать встречи с находчивым оленем, который умел пользоваться лифтом, и сейчас он опять настиг их.

– Какого черта? – заорал парень, и животное, кашляя, сделало в их сторону три неуверенных шага.

Кекс и Наоми ужаснулись. С близкого расстояния они заметили, что голова зверя прострелена в нескольких местах, а задняя часть туловища полностью раздавлена, после чего странным образом неправильно срослась.

Живот млекопитающего раздувался на глазах, его скрученные внутренности смахивали на витые ножки пианино.

Наоми вытянула руки вперед, одну к оленю, другую – к своему спутнику.

– Только – только – только… – лепетала она.

Парень посмотрел на нее, его голос стал на октаву выше обычного.

– Да?

– Не надо – не надо – не надо…

– Ты разговариваешь со мной или… вот с этим?

Она не знала.

Олень сделал в их сторону еще три шага, а они, наоборот, отступили назад и продолжали пятиться, двигаясь к Т-образному перекрестку.

В голове оленя в это время шла гражданская война. Здоровое звериное чутье вопило, приказывая ему повернуться и бежать от опасных двуногих, но инстинкт, еще более сильный, появившийся совсем недавно, требовал обратного. И этот новый голос был громким и твердым.

Иди вперед, говорил он, подойди как можно ближе, иди к ним, иди к ним, иди, иди, иди. И боль исчезнет.

Cordyceps novus знал, чего он хочет (он же все-таки не таракан, кот или парнокопытное).

Он нуждался в разумных, мобильных, социальных созданиях, стоящих в девяти метрах от него.

Олень продолжал двигаться к людям, а Кекс и Наоми – отступать, пока не достигли блочной стены в конце коридора.

Наконец они смогли развернуться и бежать, но это означало отвести взгляд от небывалого зрелища, которое сейчас разворачивалось в коридоре – они просто не могли такое пропустить.

Олень продолжал раздуваться, его тело стонало, скрипело и щелкало изнутри. Теперь он почему-то напоминал Наоми упитанного умпа-лумпа. Еще пять секунд, и его кишки полетят в разные стороны.

Люди были в радиусе попадания, но не знали, насколько они близки к неминуемой и болезненной смерти.

Однако в последний момент четырехлетняя дочь Наоми Сара спасла им обоим жизнь.

В последние три месяца девочка подсела на « Чарли и шоколадную фабрику» и на героя сказки, Вилли Вонку.

Дочь, а следовательно, и ее мать, смотрели киноверсию семьдесят первого года полностью или частично уже столько раз, что Наоми и сосчитать не могла. Иногда молодая женщина задремывала вместе с Сарой, а потом они обе просыпались, а фильм еще продолжался.

Иногда засыпала лишь Наоми, и ей снился Вилли Вонка.

Разбирая белье в другой комнате, она слышала диалоги и могла повторить их наизусть. Лучше всего помнила те эпизоды, которые пугали Сару.

Тогда девочка хотела, чтобы мама посадила ее к себе на колени, взъерошила волосы и сказала, что это всего лишь сказка.

Наоми не возражала. В такие минуты она и в самом деле любила дочь, потому что ощущала себя почти нормальной матерью. Самые страшные мгновения фильма оказались в то же время самыми мирными и счастливыми в жизни Наоми.

И она, конечно же, ощущала вину. Обязательно ли должен мой ребенок бояться и просить у меня защиты, чтобы я была счастлива? В общем-то, нет, но это помогало.

Однако единственное значение сейчас имел тот роковой эпизод, когда Виолетта Бьюргард крадет жвачку с обедом из трех блюд и начинает раздуваться, в итоге превратившись в огромную чернику.

Сара обычно зажмуривалась и в панике кричала: «Она сейчас взорвется! Мамочка, она сейчас взорвется! »

Вот что, похоже, олень и собирался сделать.

Наоми схватила Кекса за руку и потащила за собой, затолкав за угол и вместе с ним впечатавшись в стену.

А перегруженный скелет животного не выдержал. Нельзя сказать, что олень взлетел на воздух, как Мистер Скроггинс или как дядя Эноса Намаджиры. Все произошло немного иначе. Он стоял, и впрямь надувшись как Виолетта Бьюргард, а в следующую секунду его уже не было. Пол, потолок и стены коридора окрасились плотным слоем пенистого зеленого грибка.

Наоми плотно прижимала Кекса к стене – в нескольких сантиметрах от линии огня. Они находились под защитой бетонного косяка в то самое мгновение, когда во все стороны полетела липкая дрянь.

Это был уже второй раз, когда Кекс столь близко смотрел на Наоми, не чувствуя дрожи, а лишь благодарность и тесную связь.

Первая доля секунды стала волнующей – ее глаза были родным домом, единственным местом, куда он хотел прийти и остаться навсегда, и в его голове пронеслись последние строчки вызубренного стихотворения.

Но потом наступила и вторая доля секунды, и мир в его голове испарился, и осталось только сожаление. Поскольку он знал – не важно, как чувствовала она себя в эту ночь, возбуждение, опасность, волнение пройдут, и наступит завтрашнее утро, эмоции испарятся, и она поймет, что им никогда не быть вместе. Мать-одиночка – нет, невероятная мать-одиночка, не будет, не сможет выбрать жизнь вместе с бывшим заключенным, получающим гроши на паршивой работе.

А если чудо и случится, то это будет уже не она, и он не сможет уважать ее. Потому он избавит ее от неловкого признания, когда они выберутся отсюда: он просто тихо уйдет прочь. Она не поймет почему, но, наверное, будет благодарна ему: ведь он уберег ее от многих проблем.

Они услышали звук створок лифта, после чего раздались шаги.

Кто-то шел по твердому бетонному полу.

Что теперь?

Наоми отпрянула от Кекса, оба смотрели друг на друга смущенно и встревоженно. Они еще прятались за углом, они молчали, общаясь жестами. Ее нахмуренные брови и вздернутый подбородок вопрошали: «Кто это еще, черт побери?» А его поднятые ладони и то, как он быстро мотал головой, отвечали: «Мне-то откуда знать?»

Шаги приближались и становились громче. Они принадлежали человеку, но в такое время здесь, кроме Наоми и Кекса, никого не было, и никто из них никого не впускал.

– Эй! – произнес парень.

Он старался, чтобы голос звучал уверенно, но не шевелился.