Рэй Брэдбери - Полуночный танец дракона [litres]

Чарльза так и подмывало что-нибудь сказать. Но он молчал. А губы, независимо от его воли, шептали их имена. Эти дивные, эти любимые имена, которые, конечно, никто, кроме него, не услышал…

Ему не хватало решимости. Поэтому, стоило нижней части туловища сделать поползновение к отступлению, ноги тут же последовали за ней. В итоге он весь, целиком, развернулся и вышел за пределы компаса.

Следом за ним стоявшие под ветром пришельцы на других полюсах тоже зашевелились: один за другим, они тоже отступили на шаг и заняли выжидательную позицию.

Его раздираемое сомнениями тело тянулось то к флагштоку, то к спасительному автомобилю. Но он так не решился. А в это время ботинки, воспользовавшись ситуацией, под шумок окончательно вывели его из зоны действий.

Точно так же поступили тела, ноги и ботинки всех остальных.

И вот он уже шагал прочь, и старички тоже шагали – все в разных направлениях. Шли медленно, изредка бросая назад осторожные взгляды. Туда, где в опустевшем сквере остался одинокий флагшток с обиженно поникшим флагом. Где из окон слышались голоса, смех и звук задвигаемых стульев.

Все шли – и друг на друга оглядывались.

В какой-то момент Чарли остановился, потому что ноги вдруг отказались идти. Он бросил еще один долгий взгляд через плечо, в последний раз. И вдруг ощутил в правой руке какой-то странный зуд, как будто кто-то тянет ее наверх. И увидел, как она сама собой начинает приподниматься.

Несмотря на то что они уже на полсотни метров разбрелись в стороны от флагштока, было отчетливо видно, как один из пришельцев поднял руку и слегка помахал. Потом и другой старикан заметил и помахал тоже. А за ним и третий.

Он посмотрел на свою руку, как она медленно поднимается и пальцы делают в воздухе короткий прощальный жест. А потом бросил взгляд вдаль – на старичков.

Черт возьми, кажется, я ошибся, подумал он. Никакой это не первый день. Это – последний.

Судя по запаху, доносящемуся с кухни, Элис жарила что-то очень аппетитное.

Он долго не мог заставить себя войти.

– Хватит уже стоять на пороге, – сказала она, – в ногах правды нет.

– Это точно, – сказал он и прошел к обеденному столу, где его ждали праздничная скатерть, нарядные салфетки, столовое серебро и зажженные свечи, которые они обычно зажигали, если ужинали под вечер.

Элис поджидала его у входа на кухню.

– Откуда ты узнала, что я вернусь так рано? – спросил он.

– Ничего я не узнавала, – сказала она, – просто увидела, как ты подъехал. Будешь яичницу с беконом? Сейчас принесу. Ты пока садись.

– Отлично. – Он взялся за спинку стула и окинул взглядом столовые приборы. – Сажусь.

Он сел. Элис подошла, чмокнула его в лоб и отправилась за яичницей.

– Ну и что? – крикнула она с кухни.

– Что – что?

– Как все прошло?

– Что – прошло?

– Ты сам знаешь что, – сказала она. – Твой знаменательный день. Клятвы и все такое. Кто-нибудь приехал?

– Конечно, – сказал он, – все приехали.

– А можно отсюда поподробнее?

Она стояла в дверях кухни со сковородкой в руках и буквально сверлила его взглядом.

– Вы же о чем-то говорили?

– В смысле? – Он наклонился и почти лег грудью на стол. – Ну да.

– Ну и как, хорошо поговорили?

– Понимаешь, мы…

– Да неужели?

Перед глазами у него маячила пустая тарелка.

И прямо в нее стали капать слезы.

– Да хорошо, хорошо мы поговорили! – проорал он. – Легче сдохнуть – как хорошо мы поговорили…

– Что? – рассеянно переспросил он, лежа на спине и глядя в потолок.

– Что слышал, – ответила она, лежа на спине рядом с ним и держа его за руку, при этом не просто глядя в потолок, а уставившись в него с таким видом, как будто там действительно что-то было. – Понятно?

– Ну ладно, повтори еще раз, – сказал он в темноту.

– Я спросила, смог бы ты… заново влюбиться в свою жену, – выдержав долгую паузу, сказала она. – Вернее, хотел бы – или нет?

– Странный какой-то вопрос.

– Ничего странного. Все очень даже логично. Ведь это самое ценное, что может быть в жизни – когда жизнь складывается так, как и должна складываться жизнь. А тогда почему бы людям не влюбляться снова и снова в одного человека, чтобы продлить свое счастье? Ведь у вас с Анной была такая любовь…

– Ну да, была.

– Такое ведь не забывается.

– Это уж точно.

– Тогда скажи, только честно: ты бы хотел это повторить?

– Спроси лучше, мог ли бы я…

– Мог не мог, сейчас не об этом. Представь, что обстоятельства изменились наилучшим образом, что твоя жена вдруг стала опять такой же идеальной, какой была раньше, как ты ее описывал. А не как сейчас. Тогда – хотел бы?

Он повернулся и даже привстал на локте.

– Странная ты какая-то сегодня. Что-то случилось?

– Не знаю… Наверное, ничего – кроме того, что завтра мне исполняется сорок лет. А тебе через месяц – сорок два. Я слышала, что в сорок два года у всех мужиков едет крыша. Значит, у женщин она начинает ехать на два года раньше. Знаешь, я вдруг поняла, что мне ужасно стыдно. Стыдно за нас – и вообще за всех. Ну почему люди – такие сволочи? Почему они не могут просто любить одного и того же человека всю жизнь? Как им только совесть позволяет сначала любить одних, потом находить других – и с ними опять смеяться, и плакать, и все вообще, ну как?

Он протянул руку и дотронулся до ее щеки – она была влажной.

– Ты что, плачешь?

– Ничего я не плачу. Грустно все это – вот что я тебе скажу. И очень жалко людей. Нас жалко. И их жалко. И вообще всех. Неужели вот так было всегда?

– Думаю, да. Просто обычно об этом никто не говорит.

– А знаешь, я завидую тем, кто жил сто лет назад…

– Не завидуй тому, не зная чему. Думаю, сто лет назад крыша ехала у людей еще похлеще, только под маской благопристойности.

Он наклонился и поцеловал ее прямо в слезы, катившиеся из глаз.

– И все-таки – что же у нас такое приключилось?

Она села в кровати. Почему-то у нее было такое чувство, что ей некуда девать руки.

– Черт знает что… – сказала она. – Во всех романах и фильмах герои, когда лежат в постели, всегда прикуривают сигареты. А мы, как назло, оба некурящие… – Она наконец пристроила руки, скрестив их на груди. – А Роберт? – вдруг сказала она. – Ведь когда-то я по нему с ума сходила, а теперь что? Теперь я лежу здесь с тобой и занимаюсь любовью, хотя должна быть сейчас дома, рядом с ним. Со своим мужем, который в свои тридцать семь – хуже ребенка. Господи, бедный Боб…

– Ну, что ж поделать…

– И Анна тоже. Она же такая классная… Ты хоть понимаешь, насколько она классная?

– Да, конечно. Но я стараюсь не думать об этом, зачем? В любом случае она – не ты.

– А что, если бы вдруг… – Она обхватила колени руками и устремила на него взгляд безупречно синих глаз. – Если бы она вдруг стала мной?