Егор Радов - Змеесос [litres]

Остались только дети с женой, и он сказал им, подозвав к себе:

– Идите вы тоже, я хочу побыть один… Я позову еще вас.

Они вышли, оборачиваясь.

Артем вздохнул и задумался над судьбой и жизнью. Еще мальчиком он хотел быть государственным человеком и улучшить жизнь остальных. Теперь, с высоты своего одра, он испытывал удовлетворение от всего, что случилось с ним. Философия Коваленко вошла в школьные учебники; великие предшественники будили его напряженную мысль, а он развивал их мечты. Он помнил свое школьное утро, скрип пола под учительницей, нестерпимую скуку уроков и перемен. Каждый день своей замечательной жизни он провел так, как нужно. Когда началась забастовка работников книжной промышленности, он воодушевленно отдался увлекательной борьбе за права книжников.

Он встретил Олю, в машине был шофер, они вдвоем, коньяк и снег на стеклах. Они неслись вперед, неизвестно куда, и их плечи были рядом.

– Я имею свой мир, – сказал Артем Коваленко.

Он вспомнил девичий вкус политического спора в дреме снежных недель у камина любви; кофейную мудрость лиловых секунд абсолютной мглы, пронзающей жар сплетенного винного поцелуя на четвероногом, словно кожаное кресло, коне; молочные прелести доярок, склоненных над окружающей реальностью, словно сырные фигурки; и лица, и фигуры, и миры. Коваленко знал смысл.

Он всегда ждал свою возвышенную смерть и прошел свой путь с ней под ручку, наслаждаясь каждым гибельным мгновением. Все дышало очарованием, китайские соловьи пели в беседках, заливаясь утренними трелями восхода; рощи скрывали прохладу и полумрак, приглашая к отдохновению; и свежий морской воздух нежно обдувал лицо и пальмы.

Когда-то Коваленко стоял на автобусной остановке и наблюдал свои ноги в ботинках черного цвета. Ему нравилась такая жизнь, и он чуть было не повесился тогда от восторга. Теперь же он лежал, улыбаясь, на смертном одре, и думал о том, что все-таки достиг цели.

Ему становилось все хуже и хуже; только некоторое абстрагирование от своих агонизирующих телес заставляло Коваленко сохранить присутствие духа, хотя дух был уже готов к иным действиям. Тошнило, глаза начали терять свою интенцию лицезреть вот этот мир. Было плохо – словно запихивали в тесный черный мешок, совсем как в известном архетипе.

Но нет, все было не так. Была гармония перехода во что-то иное. Весь приятный Высший Свет раскрыл объятия для Коваленко; Артем стал легким, как рыба в реке или же космонавт на астероиде. Он словно становился жидкостью, с тем чтобы после газообразной стадии стать бесплотным эфиром, свободным от низшего мира. Картины собственной жизни закончили свое неторопливое течение, и теперь наступила пора прекратить эту светлую, наполненную смыслом жизнь. Артем начал свой плавный переход от себя к не-Артему, легкий лиловый свет показался где-то внизу; Артем посмотрел туда, вниз, раскрыл широко глаза, вытянулся и умер.

Они сидели над миром, участвуя в общем процессе жизни и гибели и присоединяя к своей сущности все души, личности и чувства «Я». Один из них принял облик духовного облака, почти нереального, как мировой эфир, и с удовольствием отмечал пульсацию всего себя от постоянного прибывания новых единиц бытия в свое собственное Бытие, которое было всем; другой же пытался почти не существовать здесь, выбирая из потока умирающих душевных субстанций, стремящихся ввысь, только самые ценные и стойкие экземпляры – в основном тех, кто не желал никаких воссоединений и спасений и вообще не знал в точности своих желаний и целей, но хотел быть только собой или же другим собой, неважно где и зачем.

– Эй, придумай мне мир, ибо Я есть Все.

«Что ж, – подумал один из них, лицезрея бесконечный поток благодарных исчезающих существ, подстраивающихся под образ и подобие. – Я могу Все, как и не-Я, поэтому можно сыграть очередную игру, которая явит свою истинную причину. Пусть будет это».

Другой сверкал смыслами и причинами, создавая новые тайны, как миры, и придумывал себе имена, похожие друг на друга.

Они теперь были вместе, занимаясь милостью по высшему уничтожению. Они думали о высшем, и высшее было прямо в них, исчезая и рождаясь при каждом вдохе их тел; смыслы роились в глубине их сознаний, приобретая имена и слова и создавая реальность, не нуждающуюся в смыслах; вечный покой царил внутри, словно ничто, и не надо было рассказывать о тайнах, которых нет, и не надо было уничтожать все явленное; можно было лишь быть и придумывать.

И наконец что-то случилось, чтобы рассеять всеобщее единообразие, бывшее абсолютной возможностью, и один из них воплотился в какое-то существо, а другой, забыв все это, воскликнул:

– Что это?! Этого не может быть! Он не наш! Он ушел непонятно куда! Он ускользнул от нас, как рыба, сорвавшаяся с крючка; и он нам больше не принадлежит!

Один пододвинул кресло, надевая цилиндр, и участливо посмотрел в бездну времени и пространства.

– Да… – сказал он учтиво. – Что-то я не помню такого.

– Такого не бывает! – кричал другой, мастеря арбалет. – Они всегда были наши, ибо они – это мы, и мы – это они, и все вместе! Что это?! Я сейчас убью тебя!

– Это старая мистерия, которая уже надоела. Не переживай; ты же хотел новых изменений. Нам нужно созвать консилиум.

– Консилиум?! – переспросил другой, обернув Вселенную своим телом.

– Консилиум из нас или из них. Мы решим это дело и начнем свои действия.

– Я хочу! – воскликнул другой.

– Вот и прекрасно. В таком случае можно начинать.

– Но это же действительно безобразие! – опять повторил другой, воплощаясь во что-то. – Он ушел от нас куда-то вбок, и я даже знаю его имя!

– Вперед! – сказал первый, делая все, что нужно.

– Вперед, – согласился другой, обретая себя.

– Но это действительно очень странно, – сказал Иисус Кибальчиш.

В зале было тихо.

– Граждане и гости, хотя вас не существует! Товарищи и господа, – заявил председательствующий Иаковлев. – Иногда мне кажется, что у нас вообще нет никакой власти. Это просто черт знает что такое!

Миша О. стоял «смирно» и охранял благородное сборище, которое имело вселенский смысл. Предшествовало этому множество событий. Для начала самим богам нужно было воссоздаться во многих вариантах личностей, чтобы произвести впечатление большого разнообразия участвующих в консилиуме представителей, так как это было необходимо для демократии и гласности, которые предполагают разные мнения; затем после длительных переговоров должна была состояться сама встреча на самом высшем из имеющихся в реальности уровней, а также дебаты о проблеме, вставшей перед мирозданием.

В аэропорту Иаковлев бодрой походкой вышел навстречу прилетевшему самолету. Лао спустился по трапу и вынул руку из перчатки.