Андреас Эшбах - Аквамарин

Ландшафт под водой просто невероятный. Дно бухты плоское, толщу воды пронизывают лучи света, вокруг полно подводных растений. Надо мной беспокойно поблескивает поверхность воды, очень похожая на окна в крыше нашей столовой. Столовой. Школа! Ох черт, мне же еще в школу! А я понятия не имею, который час!

Я выпрямляюсь, отталкиваюсь и плыву так быстро, как только могу, назад, туда, откуда приплыла. Я вижу, как подо мной поднимается морское дно. Пляж всё ближе. Я выныриваю на поверхность, поднимаю голову из воды – и тут мне кажется, что я задыхаюсь! В ужасе ныряю снова. Что это? Паника. Что я наделала? Это что же, я теперь никогда не смогу вернуться на сушу? Вокруг меня всё бурлит, и лишь через какое-то время я понимаю, что это бурление произвожу сама: я кричу. Под водой.

Я останавливаюсь, делаю глубокий вдох. Позволяю воде течь сквозь меня. У морской воды такой… аромат, нечто большее, чем вкус. Она так хорошо пахнет – свежо, дружелюбно, живо. Я не могу себе представить, что прямо здесь и сейчас мне действительно может угрожать какая-то опасность. Остановись. Подумай. Когда Карилья и ее друзья столкнули меня в бассейн, мои легкие тоже наполнились водой. Доктор Уолш мне это подтвердил, хотя сам не понимал, с чем он имеет дело. И после этого я прекрасно дышала воздухом, как обычно. Должно быть, возможно избавиться от воды.

Пара гребков руками – и я оказываюсь у берега, на самом мелководье. Вдыхаю еще раз, приподнимаюсь над поверхностью воды и открываю рот.

Из меня льются потоки воды: изо рта, из носа, из жабр. Не то чтобы это было приятно, но и не больно. Через пару секунд я могу вдохнуть воздух – и всё работает, в точности как я привыкла.

Разве что меня слегка потряхивает. На четвереньках я выползаю на берег, сажусь и первым делом перевожу дух. Вот теперь мне не хватает моего планшета. Который сейчас час? Я смотрю на солнце, пытаясь по его положению выяснить время. Может быть, я еще успею в школу. Но сначала мне нужно домой, под душ.

Я внимательно обследую свои жабры. В одном месте к ним прилипла пара тонких водорослей, которые я, похоже, вдохнула вместе с водой. Интересно. Подцепляю их ногтем и сбрасываю на песок. Удивительно, но мне при этом совершенно не противно. Я рассматриваю свою кожу. Она чувствуется как-то иначе, как будто стала мягче, чем обычно. Как будто пребывание в соленой воде пошло ей на пользу.

Ну да, при дыхании я еще чувствую небольшое покалывание. Но с каждой минутой становится всё лучше. В конце концов я встаю, ковыляю к тому камню, на котором оставила свои вещи, и вытираюсь. На меня накатывает незнакомое чувство восторга. Как же это было потрясающе! Никогда в жизни я не ощущала ничего более крутого. Как жаль, что мне нельзя будет это повторить! Никогда.

Дорогу назад к дому отыскать труднее, чем дорогу на пляж. По пути сюда я была так взволнованна, что не догадалась запомнить какие-то приметы, и вот теперь плутаю и не понимаю, который час. Постепенно я начинаю нервничать. Но когда в третий раз залезаю в кусты, я нахожу дыру в заборе и попадаю в Поселок. Придя домой и посмотрев на часы, обнаруживаю, что времени еще полно. Как жаль. Я могла бы еще целых полчаса пробыть под водой. Быстро принимаю душ, а потом смотрю на себя в зеркало. Решаю, что больше никогда в жизни не буду затягивать свои жабры аэрозольными пластырями. И почему, собственно, они раньше казались мне уродливыми? Они прекрасны. Необычны, но прекрасны.

Я переодеваюсь и отправляюсь в школу.

Сегодня мне не удастся быть невидимой, двигаться как облачко дыма. Мне кажется, что сегодня я должна светиться изнутри, и больше всего мне бы хотелось идти по городу, громко распевая и танцуя. Как странно входить через главные ворота и видеть бассейн для рыбы. Я больше не боюсь его. Кажется, рыбы смотрят на меня и ждут, когда я приду их навестить.

Но даже если я и правда свечусь изнутри, внимания на это никто не обращает. Никто со мной не заговаривает, никто меня не трогает, я беспрепятственно прохожу на свое место в классе, как будто бы сегодняшний день такой же, как любой другой.

Но он не такой же, я это чувствую, когда выглядываю в окно и вижу море. Я смотрю на него другими глазами. Осознаю, что теперь у меня новая проблема: смогу ли я противостоять искушению снова войти в воду? Потому что этого мне категорически нельзя. Это очевидно. Кто-нибудь может увидеть, как я захожу или вылезаю, может заметить мои жабры, и тогда тайна, которую я должна сохранять, будет раскрыта.

Это будет ох как нелегко, я это чувствую. Раньше я смотрела на море со страхом и думала, что это плохо. Но теперь, когда смотрю на него с тоской, я понимаю, что это гораздо, гораздо хуже.

И только один человек замечает, что со мной что-то не так, – Пигрит.

После школы он подходит ко мне и говорит:

– Ты сегодня как-то по-другому выглядишь.

Я улыбаюсь и отвечаю:

– Я видела прекрасный сон. Невероятно прекрасный.

После обеда я запираюсь у себя в комнате и продолжаю расшифровывать мамин дневник. Постепенно я начинаю разбирать старый рукописный шрифт, мне даже хочется самой научиться так писать. Я размышляю о том, где бы мне достать бумагу и что-нибудь для письма, но идей у меня нет никаких.

Странно, конечно, что в неотрадиционалистской зоне всего этого нет. Писать на бумаге – что может быть традиционнее?

Во времена, когда моя мама была ребенком, это еще было обычным занятием.

Очень странно.

Читать дневник интересно, но толком ничего нового о своем происхождении я не узнаю. Мама целыми страницами описывает, какие я издаю звуки и какого цвета у меня стул. Теперь я знаю, когда у меня вылез первый зуб (3 декабря 2135 года, левый резец снизу) и когда я начала ползать (19 января 2136 года). Я читаю о проблемах с деньгами, преследовавших мою маму, о проблемах с квартирой, которая была слишком маленькой, слишком шумной и слишком дорогой, о том, как она уставала, о боли при кормлении, о разных работах, которыми она перебивалась: меняла аккумуляторы в автопрокате, варила криля на консервной фабрике, была хостес [9] Хостес – в данном случае тот, кто встречает гостей в ресторанах, отелях, на бонференциях. на Multi-D-выставках… Читаю о книгах, которые она начинала и снова стирала, о заявках на смену зоны, которые отклоняли, о размышлениях, как жить дальше, о днях, когда она совсем теряла присутствие духа, и днях, когда она была совершенно счастлива. Но ни слова о моем отце. Или – в случае, если у меня вовсе нет никакого отца, – о моем происхождении. Ничего. Она любит меня всем сердцем, я чувствую это по тому, что и как она пишет, но она совершенно не пишет о том, откуда я взялась или почему я такая, какая есть.

И она постоянно упоминает свою сестру. Похоже, тетя Милдред присматривала за мной, уже когда мне была пара недель от роду. Но почему-то я не понимаю почти ничего из того, что пишет моя мама, – об опекунах, о «типичных проблемах», о несчастном случае, про который я ничего не знаю, хотя он, по всей видимости, сыграл важную роль в моей жизни. «Я бы с удовольствием взорвала это бюро соцобеспечения», – не раз пишет она. Не менее часто она пишет, что «нам просто нужно перестать подчиняться. Ведь именно так и вышло с народными восстаниями, разве нет?». В этих местах я чувствую, что она была очень рассержена.