Георгий Антонов - Буржуйка

Когда Агнесса вышла с прямой спиной, он взял не перестававшую призывно улыбаться Лариску за руку и представился:

— Изяслав. А с кем имею честь?

Она, потупившись, сделала книксен, чтоб было как в исторических фильмах:

— Ларсик… То есть, простите, Лариса Романовская…

Сырков ощутил чуть заметное пожатие тёплой влажной ладошки и аромат сутки не мытого юного цветения — и вдруг его накрыл неожиданный прилив нежности к этому маленькому, беззащитному существу, по ошибке выдернутому из привычной маленькой ячейки жизни злой волей государственной необходимости — его волей. Порой он бывал и не по делу сентиментален.

— Не бойтесь никого, Лариса. Вы отныне под моей защитой. Идёмте, я покажу вам моё скромное собрание орхидей. Кстати, второе в Европе. Там, в оранжерее, думаю, найдётся и чем перекусить с дороги.

Прошлая бурная ночь для Гочи Махача началась в том же райотделе, откуда часом раньше была увезена на спецдачу Вика Солнцева. Наряд подобрал его, ползающего вокруг детского грибка, дежурный опознал, и, хотя наркоты при нём найдено не было, но всё говорило за то, чтобы поместить субчика в ту же клетку, где уже отдыхал в обгаженных штанах Серёга. Утром оба очнулись не вполне свежими, менты отчего-то кипешились и не обращали на задержанных никакого внимания. Махач, морщась от вони, быстро и деловито насовал Серёге в рыло, чтобы понимал, кто в хате главный, а после от скуки разговорился с осознавшим сокамерником. В конце концов, по понятиям его нельзя было считать опущенным. Готовый выслужиться, Серый рассказал ему про Вику, всячески приукрасив свою героическую роль в событиях. Так что теперь Махач знал, где её искать. Везуха. Пакет с её документами менты кинули в ящик, не разглядывая — им, похоже, всем было не до того. Гоче по роду деятельности частенько приходилось коротать время в заведениях такого рода, и он чувствовал — на этот раз что-то не так. Никого не допрашивали, не выпускали и не кормили. Ближе к полудню пробежал с выпученными глазами Медведяев, поговорил из своего кабинета по телефону около часа, после чего замахнул с дежурным по стакану водки и собрал всех сотрудников у себя. Пока они совещались, ввалился окровавленный патруль. Спирт был применён к пострадавшим как наружно, так и внутриутробно, однако из подслушанных обрывков их разговоров Гоча так ничего и не понял. Одно было ясно — менты напуганы и злы. К вечеру в отделении стало холодно. Менты включили все электрообогреватели, и тут вырубился свет.

— Попытайло, открывай оружейку! — раздался в полумраке резервного освещения показавшийся почему-то страшным голос Медведяева. — Всё разбираем, до последнего рожка! Шокеры, браслеты — всё!

Раздался лязг оружия. Гоче отчего-то резко расхотелось подавать голос, чтобы напомнить о себе. Нагруженные оружием менты затопотали берцами к выходу.

— Товарищ подполковник, а с задержанными что?

— Выкинь их к чёртовой матери. А то ещё вымерзнут, — проявил гуманизм Медведяев.

Лязгнули засовы, дежурный, не глядя, сунул Махачу в руки пакет с вещами и Викиными документами, — и вот первый глоток морозного воздуха ожёг его лёгкие. В воздухе не пахло, как обычно в эти дни, ни ёлками, ни мандаринами. Пахло гарью и чем-то ещё — Гоча для себя определил это, как запах опасности. Опасностью была, как губка водой, пропитана вся его тридцатитрёхлетняя жизнь. Но здесь было что-то иное, неведомое, отчего по хребту под дублёнкой забегал мерзкий холодок. Окна в домах не горели, машины мчались мимо, не останавливаясь, и Гоча решил идти домой пешком. Крюк не близкий. Только перейдя через мост, ему удалось томознуть армейский ЗИЛок с тентом.

— Слышь, брат, это что — война началась? — спросил он хмурого сержантика-водилу, сунув ему стольник.

— Мне не докладывали, — отозвался белобрысый сверхсрочник, объезжая по встречке скопившуюся пробку легковушек.

— Ментов не боишься?

— Попрятались менты, — отозвался водитель. — Слились. Их сейчас днём с огнём нету.

Известие это показалось бы Махачу в любое другое время приятным. Но тут отчего-то вспомнились тараканы, исчезнувшие разом как один из их с Лариской квартиры примерно с месяц назад без объяснения причин. Поначалу тогда они тоже радовались, но потом Лариска вспомнила, что тараканы в доме — к счастью, и начала хныкать. Лариска… Ларсик… Что-то ты мне напоёшь насчёт вчерашнего? Да дома ли она вообще? Может, с концами отвалила, тварь, с этими крутышками. Билять, порву. Вот и доехали.

— Останови здесь! — Махач обошёл свой дом с торца и осторожно заглянул во двор. В лунно-снежном сумраке вырисовывался силуэт незнакомого джипа под мёртвыми окнами. Света по-прежнему не было, и темнота стояла зловещая, средневековая. Неожиданно Махач закрыл по зоновской привычке затылок ладонями и рухнул в снег. Что такое? Свет — обычное электрическое освещение на столбах и в окнах домов — вспыхнул разом, и это было настолько неожиданно, как будто влупили все прожектора на вышках, как оно бывает при побеге. Одно окно на втором этаже, правда, тут же потухло. Махач глянул ещё раз — так и есть. Это было его окно. Крадучись, обогнул дом. Все три окна тёмные, неживые. Лариска так поступить не могла. Насидеться в страшной темноте Бог весть сколько, а когда дали свет — тут же его вырубить. Нет. В квартире не Лариска. Как минимум, не одна Лариска. Повторять вчерашний опыт разборок Гоче не улыбалось. Он развернулся и зашагал обратно к трассе. В животе алчно урчало — сутки уже без еды. Надо было срочно искать вписку на ночь. Имелась в округе пара шалав на примете — но к ним без бухла нечего даже рыпаться. А все винные точки в такое время, понятно, закрыты. Оставался Икона. К Иконе идти не хотелось — подонок и стукач. Но других вариантов ночлега у Гочи не было.

Икона — в миру Генка Иконников — занимал большой чёрный двухэтажный барак с печным отоплением в самом начале улицы Павла Морозова. Жильцов оттуда давно расселили, и помещения частью были задействованы Иконой под производство, а частью, если можно так выразиться, под потребление. Икона гнал спирт. У него имелось четыре «миниспиртзавода» бренда местной оборонной промышленности, выдававшие продукт из зерновой браги — для VIP-пользователей. И ещё один мега-агрегат сборки деда Буржуя, перерабатывавший в заветный этанол методом какой-то непростой возгонки любую органику — начиная от опилок, и заканчивая понятно чем. Обслуживало Иконино хозяйство несколько неопределённого пола и возраста бомжей, здесь же и ночевавших. Трое-четверо собирали по округе органику, один обслуживал агрегат — именовавшийся «Асыпушкин», по принципу «наше всё», — и осуществлял разлив, а один — самый вдумчивый — клеил акцизные марки. Духан стоял на три квартала. Осуществлять подобного рода деятельность Икона мог по одной простой причине — он был стукач-многостаночник. Работал на три конторы сразу — Октябрьский РОВД, ОБЭП и наркоконтроль. При этом аккуратно отчислял в общак, и перед каждым визитом к ментам имел консультацию с самим Бармалеем. Такая взаимовыгодная форма сосуществования устраивала всех, кроме самого Иконы — по мере того, как он спивался, в нём всё выпуклее проступали черты бунтаря-философа с метафизическим душком.