Георгий Антонов - Буржуйка

— В натуре бывает в прокуратуре.

— Мамой клянусь, от меня вам только хорошо будет, — ударял себя в грудь Гоча. — Да у меня в Москве такие связи! Девушка моя в Кремле сейчас, Ларисо! И вообще все меня везде знают, со мной дорога у вас будет — как пух!

Вика глянула в честное лицо Краскова, на котором гуманизм продолжал бороться с подозрительностью, и сама приняла решение:

— Ладно, собирай барахло, мосье Шарикадзе! Берём тебя с испытательным сроком — до первой лажи. И имей в виду: шаг влево — расстрел на месте. Расстреливать буду лично.

В спорных случаях Виктория привыкла доверять собственной интуиции — пока не подводило. И вот они ехали втроём — в направлении Соловецких островов, с каждым шагом всё удаляясь от старого Московского тракта, и ни сном ни духом не подозревая о гнусном предательстве недобросовестного картографа.

Наконец из-за косогора показались дальние печные дымы, подымавшиеся ярко-розовыми столбами на фоне алого закатного неба. Путники с облегчением пришпорили коней. Подъехали к первой с краю жилой избе, и Красков, спешившись, заколотил в запертые ворота.

— Ничего уже нету, люди добрые. — раздалось со двора озабоченное старушачье квохтанье, — Всё пограбили, ехайте себе мимо.

— Да нам бы заночевать только, мать. Мы заплатим. Доллары у нас, настоящие.

— А вчерась уже дезертиры последнюю курицу свели со двора. Ничего нету, милые. Вы вон к Коковихиным бы ехали — у них и самогонка, и мясо там, мол, за баней зарыто. Олигаторы здешные, почётные пенсионеры, депутаты — мы всем селом к ним гостей направляем. У них даже радио иногда ловит…

Старик Коковихин, кряжистый хитрован с серенькой бородкой, тут же впустил на двор. Бравый вид Вики, перепоясанной поверх куртки двумя патронташами, с двустволкой за плечами, а также Краскова в ментовском бушлате при кобуре, похоже, вмиг снял лишние вопросы.

— Что, старый, переночевать у тебя можно?

— Ночуйте, чего там, места хватит, — отвечал Коковихин, — Неспокойно только у нас…

— Дезертиры? — вспомнила старушкино лопотанье Вика.

— И они. И так себе тоже всякие… — хозяин, по ходу, явно чего-то не договаривал.

— Ладно, разрулим, — Антон, привязал коней и первым прошёл в жарко натопленную горницу.

— Валяй, собирай на стол, отче наш. Да не боись, заплатим за всё доллàрами, — высунулся из-за его спины Махач.

— А денежки, уж вы меня извините, я вперёд попрошу! — засуетился Коковихин. Вика, расстегнув дорожный баул, позаимствованный ею в порядке компенсации у сбежавшей Агнессы, деревянными с холода пальцами отделила от пачки двадцатидолларовую купюру. Старик, понюхав, жадно сгрёб её в кулак. Вмиг на столе образовалась мутная бутыль и блюдо с перекисшей капустой, а из кухни чем-то весьма ароматно зашкворчало.

— Бензинчику вот не желаете ли? — принялся радушно разводить богатых гостей почётный пенсионер и депутат.

— Эх, где ж ты вчера-то был, дедка! — вздохнул Красков. — А сейчас разве только овса коням.

— Овса — это мы мухой. Ещё могу предложить что — соли, табачку, патрончиков под Макарова недорого?

— Патронов штук полста возьмём, — кивнул Антон, — Да, и сигарет блоков шесть. А лучше восемь… Соли тоже кило.

Деловой старик, довольно мурча себе под нос нехитрую кулацкую арифметику, скрылся в сенях. Вика отслюнила от пачки пару стольников и передала Антону.

— Бери там на всё. А мне только семечек.

— ? — Красков безмолвно воззрился на королеву гламура.

— Семечек с солью. Что ещё тебе неясно? — Вика капризно топнула на него чьим-то чужим — Машкиным, что ли, одетым впопыхах по случаю и отвратно немодным сапогом. И тут вдруг на её глаза навернулись слёзы. Вика вышла по стеночке на крыльцо и присела. Ох, сука! Что это — неужели залёт? — она подставила лицо под холодный ветер. Тогда, в автобусе, контрацептивы вывалились из разрезанной Махачем сумочки вместе со всем барахлом…

— Бля! — прошептала она в умирающий за лесом закат, — Бля, Господи, ну за что?

Тут до неё донёсся негромкий и, по-видимости, условный стук в ворота.

— Отворяй, что ли, Михайла! — провозгласил басовитый женский голос.

Вика инстинктивно отступила в густую тень за косяком. Успела разглядеть, как хозяин, приоткрыв створки ворот, впустил тяжело гружёные, запряжённые жирной бабою сани.

— С уловом никак нынче, Гюзель Карловна?

— Разгружай — это в холодную клеть, а стволы сразу в подполицу. На нижнем, погляди, дублёнка вроде как турецкая. Дырки я зашью после. Унты тоже…

— Да. Дублёнка — хорошо. А у нас, понимаешь, гости. Городские — мент, и с ним ещё двое. Девка, по ходу, беременная.

— С ментами у нас мир, Михайла. Так что нет. Нет и нет. Утром отпускаем на все четыре стороны. Накормил ты их?

— За обе щёки наяривают. Свежатинки из клети я им с лучком потушил. Зелёными расплатились, Гюзель Карловна. Много у них зелёных-то, много. Лошадям ихним я, значит, овса дал, а им самим — нашего самогону. Уснут покрепче с морозу — а там их и со Христом благословясь…

— Нельзя! Даже не думай, Михайла. А ну-ко, взяли! — скомандовала женщина, — ты прихватывайся там за ноги, ну а я за воротник. Да не суй, не суй пакшу-то в карман евонный. Чай, Гюзель Карловна не дурней тебя будет! — она похлопала себя по пухлой кондукторской сумке, болтающейся на её жирной шее. Вика на цыпочках прокралась обратно в сени — и не смогла преодолеть приступ тошноты. Выблевала сразу же всё — прямо на висящий в углу хозяйский зипун.

— Платон… Имя какое у тебя глупое, — Маргоша, в обнимку с П.Е.Левиным, потихоньку оттаивая, блаженствовала на заднем сиденье стечкинского джипа. — Нас по городу уже ищут — ты в курсе?

— Видеонаблюдение сработало? — отрешённая полуулыбка Будды не сходила с лица культового писателя по мере того, как рука его нежно теребила тайные прелести своей спасительницы. Маргоша в ответ лишь по-кошачьи щурила детские глазки.

— Однако же, ну ты и поц! Кто просил втыкать в этого негра вилку! Ну — кто? — не выдержав, крикнул назад с водительского места Максим Стечкин, выруливая на Садовое кольцо.

— А ну — цыц! Сейчас через три квартала свернёшь налево, второй особняк — там ещё эти швейцарские гвардейцы в дрянных шляпах на входе. Это и будет Ватикан.

— Платон! Ты чудище! Ты меня подставил! Так круто ещё никто меня не подставлял. Да ведь ладно меня — и себя, и вот её! Для чего? За нами ж теперь охота объявлена по Москве — мы террористы. А это, между прочим, военно-полевой суд и вышка! Мудень — вот ты кто после этого!

Максим отчаянно притормозил у входа в посольство.

— Прости меня, милая, — Платон Еремеевич нежно поцеловал Маргошу в щёчку, — Сейчас я всё брошу и накричу на него!

— Да насри — это же шут гороховый…