Том Флетчер - Новая Ева [litres]

– Я не голодна, – робко отвечаю я, делая глоток мятного чая.

– Но ты должна поесть, Ева. Тебе нужны силы.

Она выглядит испуганной, и мне ее жаль. Мать Нина – мой главный опекун, сколько я себя помню, и она была рядом со мной задолго до появления Холли. Мои детские воспоминания хранят немало ее образов. Доброе лицо матери Нины всегда приветствует меня по утрам, и она же желает спокойной ночи перед отходом ко сну. В ее обязанности входит кормить меня, одевать, заботиться о моем здоровье, образовании и благополучии. Отказываясь от завтрака, я ставлю ее в неловкое положение – получается, она провалила первое же задание в самый ответственный день моей взрослой жизни.

Обеспокоенное выражение ее лица заставляет меня взяться за вилку и отправить в рот три ломтика нарезанной груши. В горле тотчас встает ком, и я давлюсь, но продолжаю жевать.

– Спасибо тебе. – Мать Нина кланяется, и облегчение разливается по ее лицу. – Может быть, немного банана? Ты ведь знаешь, какая это привилегия – получать такую еду. Бананы больше не растут у нас…

Я вздыхаю, но все-таки запихиваю в себя несколько кусочков. Мать-природа лишила нас бананов, как и девочек. Я почти уверена, что мать Нина прибегает к таким уловкам, только чтобы заставить меня поесть. Это ее обычная тактика.

– Вот и умница. – Она улыбается, подхватывая поднос и переставляя его на прикроватную тумбочку в надежде на то, что я захочу поесть чуть позже. Сложив руки на груди, она поворачивается ко мне. – У нас все готово, ждем тебя.

– Тогда давайте начнем. – С полуулыбкой я делаю еще глоток чая, потом откидываю одеяло и направляюсь в ванную.

Мои чувства по поводу сегодняшнего дня сложные, хотя одно я знаю наверняка: мне хочется пройти через все это безболезненно, насколько возможно. Я хочу быстрее покончить с этим. Я не против того, что запланировано: вся моя жизнь подчинена подготовке к этим испытаниям – но с ними будет легче справиться, когда я узнаю, что это такое. А пока передо мной только неизвестность. И сегодня мне предстоит самая трудная из трех встреч.

После утреннего душа сразу несколько Матерей приходят помогать мне со сборами. Мать Кади невысокого роста, чуть выше полутора метров, занимается моими волосами. Крошечные руки, отмеченные татуировками из ее прошлой жизни, творят чудеса. Она заплетает мне косу наподобие той, в которую уложены ее черные с проседью волосы. Коса лентой огибает голову, открывая лицо, оставляя пряди свободно ниспадать волнами. Мать Кимберли помогает матери Табии с макияжем, передавая ей разнообразные кисти и баночки с таким серьезным видом, что у меня возникает ощущение, будто я на операционном столе, между жизнью и смертью. В свои шестьдесят семь мать Кимберли – самая молодая из Матерей и единственная, у кого огненно-рыжие волосы. Да и нрав у нее под стать, но только не сегодня, когда ею командует мать Табия. Я с нежностью называю мать Табию строгой, но она совсем не такая холодная, как Вивиан, хотя гордится тем, что ей доверяют докладывать наверх о работе остальных. Я знаю, что это так, поскольку другие замолкают в ее присутствии.

Пальцы матери Табии скользят по моему лицу, шлифуя и разглаживая кожу, втирая кремы, умело подчеркивая мои лучшие черты и маскируя несовершенства.

Каждая сосредоточена на своей работе и стремится выполнить ее безупречно. Все Матери сыграли огромную роль в моем воспитании, но сейчас между нами нет той близкой связи, потому что они заняты чем-то гораздо более важным, чем воспитание маленькой девочки.

Одна за другой они заканчивают работу и уходят.

Я скидываю халат и остаюсь в нижнем белье. Сегодня я лишена права выбора наряда. Его пошили много месяцев назад специально для этого случая.

Меня наряжают не в бесформенный балахон наподобие тех, что носят Матери. Мои женственные формы облачены в кремовое платье трапециевидной формы с овальным вырезом и коротким рукавом. Длиной оно до пола, как у Матерей, но юбка объемная и шуршащая. Лиф расшит бисером, пояс, инкрустированный алмазами, зрительно уменьшает талию. Я кручусь перед зеркалом, оценивая всю эту красоту, а потом просовываю ноги в розовые балетные туфельки, которые мать Нина выставляет передо мной на полу.

– Боже… – с придыханием произносит она, когда выпрямляется и смотрит на меня.

Бывают моменты, когда мать Нина чувствует себя не столько старшей горничной, сколько моей мамой. По крайней мере, именно такой я себе представляю родную мать. Сейчас как раз такой момент. Ее лицо розовеет от гордости. Она искренне заботится обо мне.

И за это я ее люблю.

Я поворачиваюсь к зеркалу и оглядываю себя в роскошном платье. Меня восхищают Матери, вложившие в создание этого образа столько сил. Они сделали меня лучше. Красивее. Женщина, что стоит передо мной, мне не знакома, но я отчетливо осознаю все, что она символизирует. Она – не я. Она принадлежит другим и является частью долгожданного шоу.

Матери вложили в меня свою любовь и время.

Пожалуйста, пусть это будет не напрасно.

Мне пора встретиться с первым претендентом и сделать первый шаг к спасению человечества.

Матери с нетерпением ожидают меня в коридоре. Когда я выхожу из комнаты, они изумленно ахают, выражая свое восхищение со слезами на глазах и покачивая головами, не в силах поверить, что наконец-то настал этот день.

– Как будто только вчера я готовилась к своему первому свиданию, – всхлипывает мать Кимберли, утыкаясь в рукав.

– Как же мне это напоминает мою молодость, – шепчет мать Кади, и в ее мудрых глазах воспоминания о тех временах, которые мне не суждено узнать.

– Очень красиво, – кивает мать Табия, немногословная, но добрая.

Я хихикаю, отмахиваясь от их комплиментов. Неровным от волнения шагом я прохожу через их строй и останавливаюсь у отметки на полу, как учили на репетициях. Они группируются вокруг меня: мать Нина встает справа, остальные выстраиваются по обе стороны, образуя крылья. Я слышу шорох ткани, когда они закрывают лица вуалью. Только глаза остаются на виду. Больше ничего.

Как только воцаряется тишина, я веду нашу процессию к лифту. Мы заходим в кабинку, и двери автоматически закрываются. В животе у меня что-то кувыркается, когда лифт срывается вниз.

По большей части меня держат в Куполе наверху, куда порой приходят люди, но мужчинам вход заказан. Я даже никогда не видела мужскую команду охранников нашего заоблачного убежища. Мне говорили, что искушение – зло, которому многие не могут противостоять. Меня часто предупреждают об этом. Видимо, мужчинам и женщинам лучше держаться подальше друг от друга, чтобы не рисковать. Мне позволено общаться только с Матерями и Холли. Видеть кого-то еще – особенно живых людей моложе 65 лет – удается редко. Это поощрение.