Альгерд Бахаревич - Собаки Европы

Девчонки с Таёжной [1] Таёжная — улица в Минске. … Как же они любили меня пугать.
Одна подбегает, когтями за руку — хвать,
А другая плюётся под ноги вишнями
И повторяет жестокое, страшное, лишнее:

«Что это у тебя в руках — собачка?
Хороший пёсик, только на попе — болячка.
Вот здесь, смотри: настоящий лишай!
Собаколовам собачку отдай!
Отдай!»

Едут, едут собаколовы.
Они уже на соседней улице.
Улице Вишнёвого Страха.
Улице Вечернего Брёха.

Девчонки кричали и вырывали его из рук.
Каждая грязная, как из лужи, и крепкая, как физрук.
А я вцепился в бока ему, плачу и не отдаю
Волка своего зелёного, синюю псину свою

Им было по десять, а мне и пяти
Ещё не исполнилось, и в высоту расти
Мне нравилось больше, чем в ширину. Квартиры
Тогда ещё не было. Был частный сектор: вишни, заборы. Дыры.
Вода из колонки, холодная, как анестетик,
Смола с деревьев — вкуснее всех ваших жвачек этих.
Все мы хотели тогда стать большими деревьями,
Вишнями и тополями, а не Адамами-Евами.
На улице жило пятнадцать Ев и один Адам.
«Отдай собаку!» — кричали, а он: «Не отдам!»
«Лишай на сраке!» А он молчит,
Стоит и гладит этот родной лишай,
Словно неподалёку, в бедных его ушах

Едут, едут собаколовы,
Крутят селёдочными головами,
Дядьки с клетками,
Дядьки с сетками,
С черепушками на шестах.
По улице Первого Велика.
По улице Жёлтого Драника.
По улице Игры в Доктора.
По теням облачным, по кустам.

Девчонки с Таёжной, троечницы и неумёхи,
Отцы — Боярские, матери (иди ты!) Пьехи,
Девчонки кусались легко
И больно — так дети грызут орехи.
Да и какие там на Таёжной были потехи?
Троллейбусное депо и своё дупло,
Овраги да пустыри, за ними — цыганское царство,
Коровы, свиньи. Бабуси в платочках красных,
Снег, вкусный, будто зубная паста,
Мойвы блестящее полкило
В позавчерашней лежит газете…
И всё б неплохо, если б не эти
за брови дёргающие
три слова:

Едут, едут собаколовы.
По улице Лишаёв.
По улице Мази от Горла.
Едут.
Они уже близко.
В будку скорей, в босоножках и белой своей футболке.
Лезь и замри там, как книжка на нижней полке.
Чтоб с дивана увидеть они не сумели,
Что ты четвероногий на самом деле.
Умри в той будке,
Не жди позора.
Ведь ночь не скоро.
Ночь так не скоро.

Что они там делают, собаколовы?
Едут.
А когда приедут, что будут делать?
Собак ловить,
И мерить, мерить,
Кто без ошейника,
Тому смерть,
Смерть!
А если сказать, что ты чей-то, что ты из будки?
Не поверят!
Кто с лишаём —
Тому смерть, смерть!
Смеются.

Ночью, обнимая любимую шею волчью,
Я не спал, я слушал
Звуки их тёмных полчищ.
Двигателей включённых ругань и мерный рокот
«…Далёкое, будь жестоко. Будь же ко мне жестоко!»
Страшным словом отгоняя свой чёрный страх,
Я лишай нащупывал на твоих боках.
За писюн держался, а на стене в часах
Кто-то грозил мне пальцем; в разрезе шторы
Тёмная улица кралась: тени, кусты, заборы,
Кралась и набивала памятью
Окна, людей, меня,
Мякотью
Поролоновой,
Незаметной при свете дня.

Частный сектор — кому здесь какое дело
До маленьких и чужих.
Вырвут глаза, нарисуй их мелом,
Скажут «Лежать!», ложись.
Что с того, что приехали
Собаколовы,
Я не верю уже ни единому слову.
Я все дырки заткну у тебя в голове,
Закопаю под вишней, в высокой траве.
Там, от детства подальше,
До лучших времен,
До утра.
Не могила,
а просто такая игра.
Now I wanna be your dog.
А мой пёс сегодня сдох.