Эдуард Веркин - Пепел Анны

Лусии лет шестьдесят, наверное, но выглядит она моложе – невысокая, худая, почему-то я подумал, что она бывшая лучница. Или стрельбой занималась, острая реакция.

Мы устроились за столиком Лусии. Сцена в углу, невысокая, можно подняться в один шаг. Брякнула ударная тарелка, показались три девчонки с гитарами. Девушка в короткой бордовой куртке повесила на стойку для микрофона планшет с названием.

– «Caсitas», – прочитал я.

Девушки стали подключать инструменты к усилителям и настраивать гитары. Откуда-то нарисовались два толстых и плешивых мужика в рубашках, развалясь, уселись перед сценой, тот, что толще, махнул газетой.

«Caсitas» заиграли.

Видимо, какую-то народную песню – шуструю, веселую, там, могу поспорить, в конце все поженились, а не бросились с моста. Та, что в бордовой куртке, пела.

Красиво так, тым-тым-тым.

– «Каньитас» – это на испанском значит «тростинки», – шепнула мама.

А я так и знал. Девицы на самом деле были очень тощанские, но не болезненно худые, а как-то эльфийски приятно, и, несмотря на Кубу, блондинки, ушей острых, пожалуй, не хватало. И хотя из зрителей были мы да два пузана с сигарами, старались девушки вовсю. Как для полного зала.

Особенно солистка, она стояла впереди, на вершине треугольника. Смотрела куда-то в потолок, между длинными люстрами гостиничного холла, не замечая ни нас, ни толстых мужиков в толстых очках, для себя пела, себе радовалась.

Мы слушали.

Я в Гаване полдня пробыл, но успел со здешней музыкой сильно ознакомиться уже в первый вечер, тут на каждом углу музыка, каждый второй Паганини – что хочешь на одной струне сыграет. Правда, музыка какая-то все половинная, не грустная и не веселая, надоевшая давным-давно не только своим исполнителям, но и, кажется, инструментам, на которых ее играют. Скрипку тошнит, гитары дрыхнут на ходу, барабаны давно оглохли сами от себя, маракасы перешептываются дохлой саранчой. А эти «Caсitas» играли по-другому, живо так, у них получались не выдохшиеся звуки, а вполне себе музыка. И песня, как ветерок, про что я не очень понял, но как-то сразу захотелось напеть.

– Хорошо поет, – улыбнулась мама. – Здорово поет!

– Это Анна, моя внучка, – сообщила Лусия. – В красной куртке.

– Красавица какая, – сказала мама. – Красавица, да… На тебя похожа.

И мне подмигнула. А я и так оценил. Красавица. И поет, да, здорово. Анна. Ладно, сдаюсь. Аристократия. Да, наверное, в этом что-то есть. Столетия селекции дали положительный результат, эта Анна была… Ну, в нашем лицее рядом никто не стоял и близко.

– Она в школе при русском посольстве учится, – сообщила Лусия. – Хочет быть переводчиком. Вот это их коллектив.

Славный коллектив. С самодеятельностью на Кубе все в порядке, похоже.

Песня закончилась, пузаны тут же лениво удалились, девушки переглянулись. Анна пожала плечами. Я подумал, что у них тут ничего не срослось, наверное, они участвовали в отборе на конкурс «Поющие Карибы», но не прошли.

Лусия поморщилась.

– Что-то не так? – спросила мама.

– Все в порядке, – улыбнулась Лусия.

Девицы между тем упаковывали инструменты, Анна спрятала гитару в чехол и закинула за спину. Гитара была самой Анны гораздо внушительней, Анна шагнула со сцены, качнулась, гитара потянула ее назад. Я сорвался из-за столика, подскочил, поймал Анну за руку.

Анна ответила на испанском, скорее всего, поблагодарила.

– На здоровье, – сказал я.

Анна не удивилась.

– Спасибо, – сказала она по-русски.

– Хорошо играете, – сказал я.

– Спасибо, – снова сказала Анна.

Рука у нее была удивительно тонкой и хрупкой, так что я с испугу ее выпустил, гитара снова потянула Анну, тогда я перехватил ее за запястье. Другие две девушки захихикали. Интересно, они тоже аристократки?

Анна поглядела на подружек, девицы захихикали сильнее. Я убедился, что Анна держится крепко, отпустил ее.

– Спасибо, – сказала она снова.

Очень удобно, подумал я. Я сам немного английский знаю, этого обычно хватает, наверное, и здесь хватило бы, но повезло, Анна, кажется, по-русски вполне себе.

– Я играл немного, – сказал я. – На гитаре.

Лусия и мама обменивались бумагами, делали на них пометки, спорили.

Анна перевела, девушки снова похихикали и что-то Анне сказали.

– Пойдем кофе пить, – перевела Анна.

Мама с Лусией ничего вокруг не видели, погрузились в свои литературные битвы. А я с тростинками отправился в кафе – оказалось, тут еще кафе рядом есть. Определились у окна. Девушки попросили принести кофе. Я спохватился. Местных денег у меня не оказалось, пришлось бежать на ресепшн отеля и менять полтинник. Вернулся, заказал пирожных. Принесли неожиданно много и разных, широкое щедрое блюдо. Девицы все хихикали, поглядывали то на меня, то на Анну, потом увлеклись пирожными.

– Хорошая музыка, – сказал я.

– Тебе понравилось? – спросила Анна.

– Да, – кивнул я.

На самом деле ведь понравилось.

– Это народная песня? – поинтересовался я.

– Нет, это мы сочинили.

Анна перевела своим коллегам.

– А стихи кто пишет?

– Я, – ответила Анна.

Она взялась за кофе и пирожные. Ну и я. Она еще и стихи пишет. Наверное, все-таки в плюс. Мне везет на поэтесс, трех штук знал, не считая Великановой. Но чтобы еще петь…

Прилетел в Гавану, на второй день познакомился с графиней, поэтессой, красавицей. Так всегда и случается, не с уродливой неграмотной кухаркой же знакомиться? Тогда и в Гавану нечего ехать, можно дома сидеть.

Кофе я выпил, о чем сказать, не придумал. Девчонки доели пирожные и убежали, Анна осталась.

– А про что песня? – поинтересовался я.

– Веселая, – сказала Анна. – Про… тех, кто ездит на велосипедах.

– А.

Веселая песня про велосипедистов. Тема, однако. Вот уж не думал, что про это можно весело сочинить. Про велосипедистов. Неудивительно, что эти толстые мужики не заинтересовались репертуаром, они, наверное, про трагическую любовь хотели, какие, к черту, велосипедисты в наши-то дни.

– А у тебя много песен? – спросил я.

– Двадцать, – ответила Анна.

– А они про что?

Не знаю. Зачем меня мама с собой потащила? Нет, я понимаю – ей в одиночку за рулем в чужом месте некомфортно, но… Вот теперь сижу и вымучиваю беседу, стараюсь не выглядеть идиотом. Нет, идиотом я и так выгляжу, не хочется выглядеть круглым. Хотя мне должно быть безразлично, я эту Анну не увижу никогда, может.

– Про разное, – Анна пожала плечами. – Про птичку. Про единорога. Про то, как вдруг выпал снег. Про дорогу. А ты? Стихи пишешь?

Неожиданный вопрос. Меня еще никто не спрашивал про такое, у меня не очень поэтический вид. Может, я в душе поэт? Нераскрывшийся пока талант. Анна, как действующий поэт, это чувствует, вроде как рыбак рыбака. Вот проснусь ночью, схвачу ручку и накидаю семь страниц наискосок. В конце концов, у меня вполне себе литературная наследственность.