Денис Килесов - За Хребтом [publisher: SelfPub.ru]

Но такие сердца горели и обращались в опустошенный пепел обесточенных душ. Змей, жадно глотающий собственную плоть, недовольно перемалывал обладателей этих сердец, одиночек, бросающих вызов каждому, кто отважится его принять. Отвага и смелость наполняли их, когда они защищали человечество перед миром, отстаивали своими деяниями честь далеких предков и бросали свои жизни на алтарь с пламенем, разрезающим тьму и цепляющимся за крохи того, чем многие века назад человек мог гордиться. И все же этой смелости не хватало им на то, чтобы задать себе самые важные вопросы. Достойно ли человечество такой яростной, до рези в глазах, защиты? И, самое важное, действительно ли оно в ней столь нуждается?

Лем не позволял себе задумываться над такими вопросами. Ведь, если начать рассуждать подобным образом, рано или поздно можно прийти к мысли о том, что все деяния, которым он посвятил душу, бессмысленны и никчемны в сравнении с неумолимым течением времени. А от этого, знаете ли, напрочь пропадает всякая мотивация. Если хочешь быть человеком не болтовни, но дела, нужно ставить себе вполне конкретную приземленную цель и идти к ней, карабкаясь по маленьким победам, как по ступеням, в гору своей мечты. Этим молодой подпольщик и занимался, следуя полузабытым, но все еще горящим своим смыслом словам отца. Он много говорил ему в детстве, больше, чем мог понять его маленький несмышленыш, словно предчувствуя, что сказанное сейчас останется одним из немногих жизненных маяков его сына. Когда отца увезли в так называемую командировку на соляных рудниках, лишь слова остались поддерживать огонек в его душе. Поначалу была еще надежда, что он вернется, и все станет как раньше – старые, довоенные книги, бережно спрятанные от Надзора, таинственные фразы, которые нужно было запомнить, несмотря на их туманный смысл, и терпкий запах редких сигарет, на которые отец никогда не жалел сбережений. Только в Демиругии принято по-другому. Вечер, скрипнувший почтовый ящик и короткое письмо от правительственных органов: «Товарищ Свирягин старший стерт из баз данных. Упоминание о его существовании будет расцениваться Надзором над Общественностью как действие, подрывающее авторитет Партии. Лица, распространяющие неверную информацию, будут наказаны в соответствии с законом Демиругии».

В тот вечер и сложилась, подобно мозаике, главная цель Лема – свержение режима, заставляющего народ забывать о тех, кого перемололи безжалостные шестеренки механизма государства. И очередной ступенькой на лестнице его восхождения сейчас стояло возвращение домой. Туда, где ждал, обязательно ждал, скрывшись с глаз шакалов в черных плащах, единственный дорогой ему человек.

«Азимка, – мысленно сказал Лем, повернувшись к горам, за которыми лежала Демиругия, – я скоро вернусь. И мы лишь яростнее продолжим бороться. Мы будем сражаться до тех пор, пока флаги Конторы не взовьются над страной. Любимая, я иду!»

Лем повернул голову и увидел мост, бывший некогда широкой автомагистралью. Прижавшись к горам, он прочно вонзил свои колонны в серые воды океана, олицетворяя победу людей прошлого над всемогущей стихией. Дорожное полотно, без оглядок на свой почтенный возраст, сохранилось просто идеально. Лишь разметка поистерлась настолько, что едва ли ее можно было разглядеть под слоем пыли.

«Чудо», – подумал Лем, подходя к мосту.

Но за время своего путешествия он уже устал удивляться чудесам. Последний раз обернувшись на ослепительно красивый край Республики Кант, сияющий летним восторгом и искренней радостью, он глубоко вздохнул, пытаясь навсегда отложить в памяти запах лесов и полей. Где-то между деревьев мелькнули Палий и Хасар. «Опять поняли, что мой путь был самым лучшим, – беззлобно усмехнулся Лем, – догонят, если захотят».

Ему вдруг вспомнилась его мама. Не лицо и даже не голос, а лишь образ, подернутый дымкой далеких воспоминаний. От ее присутствия тоже становилось тепло и приятно, словно выходило солнце и наступало лето. По телу всегда разливалось тихое умиротворение. Уголки губ Лема поползли вверх, расплываясь в счастливой улыбке. Это было одним из самых ранних и добрых воспоминаний. Одним из тех, которые бережно хранят в самых дальних уголках души и лишь изредка, украдкой достают, чтобы хоть на несколько мгновений впитать в себя те чувства, что в нем содержатся. Мама дала ему прозвище, но сейчас Лем никак не мог его вспомнить. Это было что-то бесконечно уютное и по-детски наивное. Такие прозвища не принято говорить вслух, когда ребенок вырос, но вся семья втайне друг от друга помнит его, ведь оно содержит в себе целое детство, огромный мир, емко выраженный одним словом.

Внутри вдруг всколыхнулось смутное беспокойство, не имеющее формы. С каждой попыткой Лема напрячь память, оно становилось все более конкретным и тоскливым. Лем занес ногу и шагнул на мост. И в тот самый момент, когда стопа почти коснулась асфальта, когда вес тела уже был за чертой каменистого берега, он вспомнил.

«Юшки! – вытолкнула его память. – Она звала меня Юшки!» – подумал Лем.

Теперь все встало на свои места.

Воздушный замок иллюзий воспаленного сознания революционера лопнул, подобно кожному нарыву, и бесследно растворился в реальном мире. Высокое синее небо вмиг затянулось привычной серой хмарью, поля окропились грязным снегом вперемешку с радиоактивным пеплом, а летнее солнце сузилось до пронзительного красного карлика, едва пробивающегося к холодной земле. Щуплая фигурка Лема рухнула вниз, не найдя опоры на несуществующем мосту. Безжалостная гравитация ударила тело о прибрежные камни, разом переломав хрупкие человеческие кости. Не было угасающего взгляда и затянувшихся прощаний с жизнью. Не появилось старухи с косой, протягивающей руку. Даже не возопили в яростном крике чайки, ужаснувшись случившемуся. Ведь смерть, как всегда, застает врасплох, не имеет чести, не щадит и не дает времени на размышления. Это всегда происходит «слишком». Слишком быстро, слишком резко и слишком жестоко. Но какой бы смерть не была, она навсегда остается точкой в личной истории каждого. Неумолимым знаком препинания, оканчивающим текст, несмотря на множество мыслей, идей и слов, которые могли бы быть еще написаны.

За секунду до того, как волны прибоя сняли изувеченное тело с камней, на бесформенном лице Лема Свирягина блеснула улыбка, а из кармана выпал красный металлический значок в форме звездочки, с тихим всплеском скрывшийся в толще воды.

Когда Хасар и Палий добежали до обрыва, тело уже унесло волнами.

Лишь хлопья снега мягко падали на землю. Наступила зима.

Палий, судорожно глотая ртом воздух, первым добежал до края обрыва и в изнеможении повалился на снег, силясь отдышаться. Случилась самая ужасная и обыденная вещь для нашего мира – не стало живого человека. Хасар подошел степенно, помог археологу подняться, мельком глянул вниз на незамерзающие мертвые воды, уносящие бесформенный силуэт от берега, и коротко бросил: