Геннадий Сосновский - Восковые фигуры

На свежем воздухе Сидор Петрович сделал несколько глубоких вздохов с подниманием и опусканием рук. Не хватало только инфаркт получить из-за этого придурка! Машу он как бы не замечал, умышленно игнорировал. Завернул в телефонную будку и позвонил директору. На другом конце провода произнесли утомленным баритоном с привкусом застарелого пессимизма:

— Бродский вас внимательно слушает! — Ответом были звуки нечленораздельные, булькающие. После минутной паузы Исаак Борисович добавил с проницательностью мага: — По вашему учащенному дыханию, мой дорогой, а также по слегка измятой физиономии могу заключить: миссия не увенчалась успехом. Или, может, я не прав? Или что?

— Подонок! Увольнять… Хватит нянчиться! Долой!.. — выплескивал заместитель на самых верхних регистрах своего звукового аппарата. Несколько раз петуха дал.

Бродский подвел итог:

— Все понятно. Пора ехать в санаторий, поправлять нервную систему. Зайдите ко мне в кабинет, будем принимать решение!

Сидор Петрович ринулся прочь шатающейся походкой, довел-таки его забастовщик.

А Маша пошла своей дорогой. Завернула на аллею городского парка, присела на скамейку, где внизу, в траве росли чахлые ромашки. Она сорвала один цветочек, другой и стала машинально обрывать лепестки. Один раз получилось — поцелует, а другой раз — плюнет. Расстроенная, вздохнула и призадумалась. Ах, так уж ли трудно угадать, что может быть на уме у молодой незамужней женщины и девственницы к тому же. Так складывалось. Общественница, активистка, вся в делах, а годы летят, как стая журавлей в пепельно-сером осеннем небе. Курлы-мурлы над головой, и не успеешь оглянуться, а в голове-то уже седые волосы. И что остается делать, когда ты одинока и никому в сущности не нужна. Единственная теперь надежда — Леня Захаркин. Ах, если бы все так сбылось, как мечталось!

Пискунов возвращался из командировки веселый, голодный и сильно соскучившийся по Валентине. Уже видел, как она бабочкой порхнет в его распахнутые объятия, в халатике на голое тело, счастливая, радостно-возбужденная. «Мишук приехал! Мишук, это ты?» И он, душевно размягченный, утративший бдительность, скажет ей, что да, женится, а почему бы и нет в конце концов!

Бедняжка! Она вся исстрадалась.

Женщины любят менять корабли, но предпочитают иметь надежную гавань. Мысль о замужестве сидела у Валентины, как заноза в пальце. Ее можно понять. Не очень-то приятно болтаться на бурных волнах житейского моря, неизвестно ведь, к какому берегу причалишь. Она считала себя девушкой порядочной, и в случае чего можно всегда было прикрыться брачным свидетельством, как щитом, от осуждающих взглядов и указующих перстов. До сих пор Пискунов мужественно отражал натиски, говоря, что писатель должен быть свободен. На это Валентина приводила в пример Льва Толстого, а также других классиков, извлеченных из учебника литературы для средней школы, откуда следовало, что можно иметь семью и писать достаточно толстые романы. Возразить было нечего, и Пискунов раздражался. Но сегодня все решено, он женится. Войдет и крикнет прямо с порога: «Валька, я на тебе женюсь!»

Обнаружилась любопытная закономерность: бурные всплески любовных эмоций достигали своего пика перед дождем или перед грозой, и Пискунов удивлял сотрудников газеты, где он работал, точностью своих метеорологических прогнозов. Многие считали, что в извилинах у него есть кое-какие сдвиги, отсюда и некоторые странности, хотя никто не сомневался, что он талант.

А если говорить серьезно, с психикой у него и в самом деле были проблемы, хоть он их и скрывал, насколько это было возможно. Со стороны посмотреть, обаятельный молодой человек, поэтическая внешность, чувство юмора, и умом Бог не обидел, а под сердцем постоянный страх гнездится, словно червячок недозрелый плод подтачивает. Не то чтобы он чего-то конкретно боялся, а боялся вообще, в принципе. Всего.

Понимал, конечно: дело не во внешних причинах, а в нем самом, в том состоянии душевного нездоровья, что еще от детства шло, от каких-то прошлых переживаний и потрясений, о чем в памяти мало что сохранилось. Иногда лишь обрывки странных картин вс плывали по ночам в полудреме: слышались крики, его куда-то тащили насильно, он сам кричал и вскакивал, охваченный ужасом; испуганная Валентина его тормошила, а он смотрел на нее безумными глазами, постепенно освобождался из объятий кошмара. Смутно чувствовал: эти видения, постоянно повторяющиеся, не случайны; и тешил себя надеждой, что разгадает загадку когда-нибудь.

Командировка на пользу пошла: свежий воздух, близость к природе, тишина после городской суеты, чего еще желать! Мчится электричка, раскачиваясь всем своим длинным телом, похожая на поворотах на огромную гусеницу. Сквозь частокол из березок нет-нет да и выстрелит солнце бесшумной автоматной очередью. Приятно, отдавшись движению, смотреть в окошко и ни о чем не думать под стук колес…

Да-да, ни о чем не думать, забыть. Из всего, что он увидел во время командировки, осматривая передовой животноводческий комплекс, чудо современной научной мысли (так это ему преподнесло местное руководство), запомнился ему взгляд, один только взгляд. Из глубокой ниши, где зимой примерзают бока к стенкам, а летом тянет пронизывающей цементной сыростью, крайняя в ряду корова, задрав голову, чтобы дотянуться до корма, посмотрела на Пискунова полными слез глазами. Корова плакала.

Долго стояли перед ним эти коровьи глаза. Вот уж никогда не думал, что корова может плакать. А вот поди ж ты, научили-таки дрессировщики. Подтянули животное до уровня человека.

Не думать, забыть, не терзать себе душу! В поезде Пискунов успокоился. Очерк, который ему предстояло написать для газеты, был вчерне готов. Делалось это до смешного просто, методом «шиворот-навыворот» — изобретение Жоры Семкина, заведующего отделом писем. Метод хорошо себя зарекомендовал. Сначала надо описать все как есть, а потом как бы вывернуть наизнанку, отпечатать, так сказать, позитив с негатива. Он так и начал, свежо, нестандартно: «Корова смеялась…» Очерк имел успех, даже на летучке похвалили и лишь слегка пожурили: слишком уж розовый. Впрочем, все, конечно, понимали, что вранье.

Предчувствие не обмануло: капли дождя косыми штрихами прочертились на стекле окна. А когда выходил, хлестнуло по лицу из тучи, словно краем мокрого одеяла. Пока до дома добрался, живого места не осталось, промок до нитки.

А тут неожиданность. Потянул за ручку, а дверь-то не заперта, вот так номер! Валентина, жуткая трусиха, на все запоры запирается даже днем. Крикнул прямо с порога:

— Валька, не бойся! Это я приехал!

— Событие мирового значения, по телевизору покажут в «Новостях»! — Вышла навстречу в халатике на голое тело, как он и ожидал. Пискунов жадно сосредоточился. Но рука предупреждающе навела порядок в хозяйстве. Застегнулась на все пуговицы, несколько даже ритуально. — Сама вижу, кажется, не слепая. — И поджала губы, не портрет, а икона.